Америка? Нет больше вашей Америки..
С крестом и ружьем
В 1904 году русский доброволец Борис Тагеев записал рассказ священника Стоио Тройкова, участвовавшего в борьбе с турками, которую вели в Македонии болгарские четы воевод Христо Чернопеева и Стефана Мандалова. Этот пастырь был не единственным среди македонского духовенства, проливавшим свою кровь за братьев и святую Православную веру.
читать дальше Было воскресенье. Я поднялся раньше обыкновенного, чтобы успеть до обедни зайти к герою-священнику, отцу Стоио Тройкову, только что вернувшемуся из Македонии.
На улице Мария Луиза в гостинице «Тройко Китанчево», названной в память известного македонского деятеля Китанчева, я насилу отыскал отца Стоио.
В небольшой светлой комнатке высокий молодой священник сидел за столом в подряснике и писал. Тут же на столе лежал большой бронзовый крест, Евангелие и повстанческая папаха с гербом и обычной надписью: «свобода или смерть».
- Здравствуйте, батюшка, - приветствовал я священника, - «добро дошли!» - и тут же отрекомендовался ему.
Священник просиял, и его добрые, мужественные глаза, улыбаясь, так и впились в меня.
- Братушка, русский! - повторял он полушепотом, пока я говорил ему о своем намерении идти с повстанцами против турок.
- Вот она, наша «Освободителка», не оставляет нас, - говорил священник, - посылает к нам на помощь юнаков. Вся надежда у нас на нашу «Великую Освободителку», не оставит нас русский Царь на гибель от руки нечестивых. - Ну, садись, батюшка, милый ты мой, кофеем тебя напою...
И священник побежал делать распоряжения, прихрамывая на правую ногу.
- А болит все еще, - пожаловался он, садясь на стул и потирая колено больной ноги. - Хоть пустячная рана, а все же запустил очень во время похода, ну и разболелась. Вот ему хуже, - указал священник на сидевшего в углу комнаты коренастого загорелого мужчину лет 24, которого я было и не приметил. Рука у этого человека была на перевязи.
- Это Георгий Илиев, - представил мне незнакомца отец Стоио, и тот, подойдя ко мне, протянул свою здоровую левую руку, которую я пожал с истинным удовольствием.
- Он вместе со мной был, - продолжал священник, - а вот брат его уже давно воеводствует, но недавно получено известие, что он пал в сражении, наповал убитый турецким куршумом (пулей). Царство ему небесное! - перекрестился священник. - Ну, и ты, сын, скоро идешь? - спросил меня он.
- Да завтра, отче, надо торопиться.
- Да, надо, надо, — поддакнул священник и замолчал.
Подали обычное турецкое кофе, до приторности сладкое, но ароматное, в маленьких турецких же чашечках. Я отхлебнул его, запил холодной водой, как принято на Балканском полуострове, и обратился к священнику.
- Расскажите же мне, отче, о вашем походе, пожалуйста, — попросил я моего хозяина.
- С удовольствием, с удовольствием, сын, изволь, - и священник начал.
- Видишь ли, сын; сам я из града Кукуш в Македонии. Этот город лежит от Солуни в 400 километрах на север. В Софии я кончил духовную академию и затем служил во многих городах несчастной Македонии.
Одному Господу известно, чего я только ни насмотрелся. Веришь ли, сын, если я пошел теперь в ряды бойцов, то только потому, что глубоко поверил в необходимость борьбы именем Господа нашего Иисуса Христа против сатаны и его племени поганого. Я остался один, вся моя семья и все мои близкие отдали Господу душу под беспощадными турецкими ятаганами. После того, как повстанцы разгромили турецкие кварталы в Солуни, турки начали резать во всех ближайших городах и правого, и виноватого. Я в это время был в родном своем городе, и табор аскер вошел туда как раз во время обедни. Не постеснялись изуверы, вошли в храм и стали гнать оттуда молящихся, а кто из более крепких перед иконами на коленях остался, так тех прямо искромсали.
Меня и отца диакона избили и выволокли окаянные, храм разорили, а после сожгли.
Что в городе-то было, лучше и не рассказывать, сам увидишь, небось, как побываешь на пепелище несчастной нашей родины.
Священник тяжело вздохнул и отер слезы, выступившие на его красивых глазах.
- Да, братец ты мой, слезы, слезы и слезы, - пробормотал он.
Итак, я решился служить Всевышнему, но уже с крестом и ружьем в руках.
Направился я вот с Илиевым и еще несколькими нашими горожанами к болгарской границе и после долгого и тяжелого пути, наконец, добрался до Рыльского монастыря, откуда и вступил в чету воеводы Чернопеева, назначенного для действий в долине реки Струмы.
Что ж, думаю, Чернопеев хоть и унтер-офицер, а все же человек бывалый и давно уже орудует во внутренней организации; только все же, конечно, и его отряд не так удачно действовал, как отряды верховного комитета, находящиеся под командою г.г. офицеров. На то ведь и военная наука существует, чтобы полководцев готовить, а коли бы каждый мог полководцем быть, то бы ни военных училищ, ни академий не было. Вот в том-то оно и беда, что во внутренней организации каждый хочет быть командиром и четами командуют все учителя, - народ храбрый, решительный, а в тактике и вообще в военном деле ничего не смыслящий. Ну, конечно, и терпят поражения, а если и побеждают, то с огромными потерями. Это, брат ты мой, совсем не то, что в вашем комитете, где и главнокомандующий герой, лучший болгарский генерал Цончев, и четами командуют только офицеры.
Ну, так вот, 30 августа с Чернопеевым, в числе 230 человек, перешли мы болгарскую границу у Осоговской планины, близ Ворво-Руен; перешли ее благополучно, никто нас не заметил, ни болгары, ни турки, и 4 сентября прибыли в селение Пресеку.
Как обыкновенно водится, разместились мы по избам, население-то наше, христианское, встретило нас с большою радостью, накормило, напоило нас, и мы легли спокойно отдохнуть на мягких деревенских лежанках. Наутро вдруг один селянин прибежал с известием, что несколько турецких чиновников прибыли в село для переписи крестьянского скота. Прямо пограбить население явились христопродавцы.
Воевода отдал сейчас же распоряжение перехватать турок живьем, и мы окружили их со всех сторон, но они оказались, по-видимому, не из трусливого десятка и стали стрелять в нас из револьверов.
Не прошло и нескольких минут, как наши ребята перестреляли их всех до одного.
Ничего не оставалось теперь нам, как идти в горы, занять удобную позицию и ожидать появления турок, которые, очевидно, должны были появиться здесь, узнав о случившемся. Поселяне, частью вооруженные, решили остаться и ожидать появления аскер, а многие сложили свои пожитки и бросились бежать, намереваясь уйти в Болгарию.
В тот же вечер прибыл в село батальон турецких солдат и, Боже мой, что начали выделывать нехристи с жителями. Перерубили и перевешали, кого могли, а лишь начало смеркаться, мы со своей позиции увидели огромное зарево, - то горело село, спаленное аскерами, где еще вчера мы провели покойно ночь, где жители имели свой угол и семейный очаг, а теперь что? Многие из них уже осиротели, другие лишились детей, братьев, жен и сестер. Женщины поруганы, девушки изнасилованы, даже не пощажены и малолетние. Позор и срам человечеству выносить все это.
- А что, отче, подверглось бы тому же население, если бы чета не убила турецких чиновников?
- То есть, вы хотите узнать, сожгли ли бы турки село и перебили ли бы всех жителей? О нет, но они ограбили бы село порядком и увезли бы нескольких девушек и мальчиков с собою, и так по нескольку раз в год. Так уж лучше один конец, но конец во время борьбы, которая несомненно поведет к свободе будущего поколения.
Ну, вот, слушай дальше. Пятого сентября в 12 часов целый отряд турок в 1500 человек стал окружать нашу позицию, но мы с 2000 шагов из своих манлихеровских ружей стали залпами отстреливаться, и так удачно, что сразу положили 50 турок, что и заставило их отступить. Благодаря удобной позиции, потерь у нас не было совершенно, и мы ожидали дальнейших турецких операций.
Около 2 часов турки усилили огонь и стали приближаться к нашей позиции и ровно в 6 часов атаковали ее с криком «Алла! Алла!».
Мы приготовили бомбы, и я, подняв высоко крест, благословил борцов, готовый и сам принять смерть, если мне ниспошлет ее Создатель. Уже на 60 шагов подпустили мы турок, и вдруг несколько бомб полетело в их ряды.
Одна за другой стали рваться бомбы, посылая вокруг смерть и опустошение и наводя панику на аскеров, которые, бросая ружья, повернули тыл и побежали, провожаемые меткими выстрелами четы.
Священник передавал мне это турецкое бегство так, как впоследствии мне самому пришлось убедиться; от одной удачно брошенной бомбы сотни турок обращались в самое беспорядочное бегство, и наши четы делали с ними, что хотели.
- Отбив атаку, - продолжал священник, - я помолился Господу и благодарил Его за чудесное избавление от басурман. Однако медлить было невозможно; получив подкрепление, турки возобновили бы с рассветом атаку, а потому мы и решили переменить позицию. Разделивши весь отряд на 3 четы, мы двинулись с наступлением ночи, дабы прорваться сквозь охватившие нас со всех сторон турецкие отряды.
Темно было, хоть глаз выколи. Погода была пасмурная и шел мелкий дождик. Двигались мы по убийственной дороге, сначала вниз, а потом вверх, по руслу горной речушки, теперь совершенно сухому, но сплошь заваленному камнями. Я присоединился к чете Стефана Мандалова, храброго воеводы, уже не раз бывавшего в боях, благословил остальных братий, отходивших с другими воеводами, и мы решили идти по разным путям, так как движение такого большого отряда было и труднее, и могло привлечь внимание турок.
Не успела пройти самостоятельно наша чета и двух часов, как Стефан Мандалов услышал сигнал турецкого часового, и вскоре мы увидели расположенный возле костра пост; однако издали трудно было разобрать, турки ли сидели около костра, или наши, а потому Мандалов пополз по направлению костра, дав приказ чете, чтобы, по его выстрелу, люди с криком «ура!» бросались на турок.
С замиранием сердца ожидали мы сигнала - и вдруг грянул выстрел.
В один миг чета бросилась вперед, но турки дали залп, и двое четников упали, пораженные насмерть.
Упал также и славный наш воевода. Застонал он и свалился на землю. Я бросился к нему. Пуля пробила несчастному живот.
Я схватил на руки раненого и вынес его в сторону, а там «ура!» гремело все громче и громче, - турки бежали под натиском смелых повстанцев.
- Отче, умираю! - простонал Мандалов. Я благословил его крестом и стал успокаивать.
- Отче, аз умирам, но не доволен, что не вовремя умирам, не исполнив до конца дела! - еле проговорил воевода, а затем стал звать капитана Тренова, прибывшего в нашу чету. - Ты, Тренов, принимай чету, а я Господу душу отдаю... Дайте мне револьвер, я дострелюсь, нечего вам меня тащить, только себя и меня измучаете, а туркам живой я не сдамся...
Голос раненого оборвался, он застонал и захрипел, а через несколько минут под мое напутствие его чистая, геройская душа отлетела в тот мир, где нет ни скорби, ни воздыхания.
Со слезами на глазах зарыли мы товарища и двинулись дальше.
По колени в воде шли мы вверх по горной реке, провожаемые с обоих берегов турецкими выстрелами, безвредными для нас, благодаря темноте. Начало светать, но Господь хранил своих воинов, и густой туман окутал всю теснину. Мы слышали над собою турецкие ругательства, а стрелять они уже не могли, так как подобная стрельба была бы бесполезною тратой патронов.
Только когда мы выбрались уже на безопасное место и могли сопротивляться, облака расползлись, и мы увидели турок, стягивающихся на соседней вершине. Заметив нас, они открыли огонь, но мы не нашли нужным отвечать на таком большом расстоянии и медленно отступали к удобной позиции. Вот здесь-то шальная пуля и задела меня за ногу, но ничего, - теперь рана почти зажила.
Запас наш истощился, 8 человек было среди нас раненых; надо было переправить их в Болгарию, и вот мы решили вернуться назад и 8 сентября перешли болгарскую границу.
Я поблагодарил священника за рассказ, пожал ему руку и, напутствуемый его благословениями, отправился к портному Ваневу, преотвратительно сделавшему мне мою обмундировку.
БОРИС ТАГЕЕВ
Из македонских воспоминаний русского добровольца // Русский вестник, № 1. 1904
В 1904 году русский доброволец Борис Тагеев записал рассказ священника Стоио Тройкова, участвовавшего в борьбе с турками, которую вели в Македонии болгарские четы воевод Христо Чернопеева и Стефана Мандалова. Этот пастырь был не единственным среди македонского духовенства, проливавшим свою кровь за братьев и святую Православную веру.
читать дальше Было воскресенье. Я поднялся раньше обыкновенного, чтобы успеть до обедни зайти к герою-священнику, отцу Стоио Тройкову, только что вернувшемуся из Македонии.
На улице Мария Луиза в гостинице «Тройко Китанчево», названной в память известного македонского деятеля Китанчева, я насилу отыскал отца Стоио.
В небольшой светлой комнатке высокий молодой священник сидел за столом в подряснике и писал. Тут же на столе лежал большой бронзовый крест, Евангелие и повстанческая папаха с гербом и обычной надписью: «свобода или смерть».
- Здравствуйте, батюшка, - приветствовал я священника, - «добро дошли!» - и тут же отрекомендовался ему.
Священник просиял, и его добрые, мужественные глаза, улыбаясь, так и впились в меня.
- Братушка, русский! - повторял он полушепотом, пока я говорил ему о своем намерении идти с повстанцами против турок.
- Вот она, наша «Освободителка», не оставляет нас, - говорил священник, - посылает к нам на помощь юнаков. Вся надежда у нас на нашу «Великую Освободителку», не оставит нас русский Царь на гибель от руки нечестивых. - Ну, садись, батюшка, милый ты мой, кофеем тебя напою...
И священник побежал делать распоряжения, прихрамывая на правую ногу.
- А болит все еще, - пожаловался он, садясь на стул и потирая колено больной ноги. - Хоть пустячная рана, а все же запустил очень во время похода, ну и разболелась. Вот ему хуже, - указал священник на сидевшего в углу комнаты коренастого загорелого мужчину лет 24, которого я было и не приметил. Рука у этого человека была на перевязи.
- Это Георгий Илиев, - представил мне незнакомца отец Стоио, и тот, подойдя ко мне, протянул свою здоровую левую руку, которую я пожал с истинным удовольствием.
- Он вместе со мной был, - продолжал священник, - а вот брат его уже давно воеводствует, но недавно получено известие, что он пал в сражении, наповал убитый турецким куршумом (пулей). Царство ему небесное! - перекрестился священник. - Ну, и ты, сын, скоро идешь? - спросил меня он.
- Да завтра, отче, надо торопиться.
- Да, надо, надо, — поддакнул священник и замолчал.
Подали обычное турецкое кофе, до приторности сладкое, но ароматное, в маленьких турецких же чашечках. Я отхлебнул его, запил холодной водой, как принято на Балканском полуострове, и обратился к священнику.
- Расскажите же мне, отче, о вашем походе, пожалуйста, — попросил я моего хозяина.
- С удовольствием, с удовольствием, сын, изволь, - и священник начал.
- Видишь ли, сын; сам я из града Кукуш в Македонии. Этот город лежит от Солуни в 400 километрах на север. В Софии я кончил духовную академию и затем служил во многих городах несчастной Македонии.
Одному Господу известно, чего я только ни насмотрелся. Веришь ли, сын, если я пошел теперь в ряды бойцов, то только потому, что глубоко поверил в необходимость борьбы именем Господа нашего Иисуса Христа против сатаны и его племени поганого. Я остался один, вся моя семья и все мои близкие отдали Господу душу под беспощадными турецкими ятаганами. После того, как повстанцы разгромили турецкие кварталы в Солуни, турки начали резать во всех ближайших городах и правого, и виноватого. Я в это время был в родном своем городе, и табор аскер вошел туда как раз во время обедни. Не постеснялись изуверы, вошли в храм и стали гнать оттуда молящихся, а кто из более крепких перед иконами на коленях остался, так тех прямо искромсали.
Меня и отца диакона избили и выволокли окаянные, храм разорили, а после сожгли.
Что в городе-то было, лучше и не рассказывать, сам увидишь, небось, как побываешь на пепелище несчастной нашей родины.
Священник тяжело вздохнул и отер слезы, выступившие на его красивых глазах.
- Да, братец ты мой, слезы, слезы и слезы, - пробормотал он.
Итак, я решился служить Всевышнему, но уже с крестом и ружьем в руках.
Направился я вот с Илиевым и еще несколькими нашими горожанами к болгарской границе и после долгого и тяжелого пути, наконец, добрался до Рыльского монастыря, откуда и вступил в чету воеводы Чернопеева, назначенного для действий в долине реки Струмы.
Что ж, думаю, Чернопеев хоть и унтер-офицер, а все же человек бывалый и давно уже орудует во внутренней организации; только все же, конечно, и его отряд не так удачно действовал, как отряды верховного комитета, находящиеся под командою г.г. офицеров. На то ведь и военная наука существует, чтобы полководцев готовить, а коли бы каждый мог полководцем быть, то бы ни военных училищ, ни академий не было. Вот в том-то оно и беда, что во внутренней организации каждый хочет быть командиром и четами командуют все учителя, - народ храбрый, решительный, а в тактике и вообще в военном деле ничего не смыслящий. Ну, конечно, и терпят поражения, а если и побеждают, то с огромными потерями. Это, брат ты мой, совсем не то, что в вашем комитете, где и главнокомандующий герой, лучший болгарский генерал Цончев, и четами командуют только офицеры.
Ну, так вот, 30 августа с Чернопеевым, в числе 230 человек, перешли мы болгарскую границу у Осоговской планины, близ Ворво-Руен; перешли ее благополучно, никто нас не заметил, ни болгары, ни турки, и 4 сентября прибыли в селение Пресеку.
Как обыкновенно водится, разместились мы по избам, население-то наше, христианское, встретило нас с большою радостью, накормило, напоило нас, и мы легли спокойно отдохнуть на мягких деревенских лежанках. Наутро вдруг один селянин прибежал с известием, что несколько турецких чиновников прибыли в село для переписи крестьянского скота. Прямо пограбить население явились христопродавцы.
Воевода отдал сейчас же распоряжение перехватать турок живьем, и мы окружили их со всех сторон, но они оказались, по-видимому, не из трусливого десятка и стали стрелять в нас из револьверов.
Не прошло и нескольких минут, как наши ребята перестреляли их всех до одного.
Ничего не оставалось теперь нам, как идти в горы, занять удобную позицию и ожидать появления турок, которые, очевидно, должны были появиться здесь, узнав о случившемся. Поселяне, частью вооруженные, решили остаться и ожидать появления аскер, а многие сложили свои пожитки и бросились бежать, намереваясь уйти в Болгарию.
В тот же вечер прибыл в село батальон турецких солдат и, Боже мой, что начали выделывать нехристи с жителями. Перерубили и перевешали, кого могли, а лишь начало смеркаться, мы со своей позиции увидели огромное зарево, - то горело село, спаленное аскерами, где еще вчера мы провели покойно ночь, где жители имели свой угол и семейный очаг, а теперь что? Многие из них уже осиротели, другие лишились детей, братьев, жен и сестер. Женщины поруганы, девушки изнасилованы, даже не пощажены и малолетние. Позор и срам человечеству выносить все это.
- А что, отче, подверглось бы тому же население, если бы чета не убила турецких чиновников?
- То есть, вы хотите узнать, сожгли ли бы турки село и перебили ли бы всех жителей? О нет, но они ограбили бы село порядком и увезли бы нескольких девушек и мальчиков с собою, и так по нескольку раз в год. Так уж лучше один конец, но конец во время борьбы, которая несомненно поведет к свободе будущего поколения.
Ну, вот, слушай дальше. Пятого сентября в 12 часов целый отряд турок в 1500 человек стал окружать нашу позицию, но мы с 2000 шагов из своих манлихеровских ружей стали залпами отстреливаться, и так удачно, что сразу положили 50 турок, что и заставило их отступить. Благодаря удобной позиции, потерь у нас не было совершенно, и мы ожидали дальнейших турецких операций.
Около 2 часов турки усилили огонь и стали приближаться к нашей позиции и ровно в 6 часов атаковали ее с криком «Алла! Алла!».
Мы приготовили бомбы, и я, подняв высоко крест, благословил борцов, готовый и сам принять смерть, если мне ниспошлет ее Создатель. Уже на 60 шагов подпустили мы турок, и вдруг несколько бомб полетело в их ряды.
Одна за другой стали рваться бомбы, посылая вокруг смерть и опустошение и наводя панику на аскеров, которые, бросая ружья, повернули тыл и побежали, провожаемые меткими выстрелами четы.
Священник передавал мне это турецкое бегство так, как впоследствии мне самому пришлось убедиться; от одной удачно брошенной бомбы сотни турок обращались в самое беспорядочное бегство, и наши четы делали с ними, что хотели.
- Отбив атаку, - продолжал священник, - я помолился Господу и благодарил Его за чудесное избавление от басурман. Однако медлить было невозможно; получив подкрепление, турки возобновили бы с рассветом атаку, а потому мы и решили переменить позицию. Разделивши весь отряд на 3 четы, мы двинулись с наступлением ночи, дабы прорваться сквозь охватившие нас со всех сторон турецкие отряды.
Темно было, хоть глаз выколи. Погода была пасмурная и шел мелкий дождик. Двигались мы по убийственной дороге, сначала вниз, а потом вверх, по руслу горной речушки, теперь совершенно сухому, но сплошь заваленному камнями. Я присоединился к чете Стефана Мандалова, храброго воеводы, уже не раз бывавшего в боях, благословил остальных братий, отходивших с другими воеводами, и мы решили идти по разным путям, так как движение такого большого отряда было и труднее, и могло привлечь внимание турок.
Не успела пройти самостоятельно наша чета и двух часов, как Стефан Мандалов услышал сигнал турецкого часового, и вскоре мы увидели расположенный возле костра пост; однако издали трудно было разобрать, турки ли сидели около костра, или наши, а потому Мандалов пополз по направлению костра, дав приказ чете, чтобы, по его выстрелу, люди с криком «ура!» бросались на турок.
С замиранием сердца ожидали мы сигнала - и вдруг грянул выстрел.
В один миг чета бросилась вперед, но турки дали залп, и двое четников упали, пораженные насмерть.
Упал также и славный наш воевода. Застонал он и свалился на землю. Я бросился к нему. Пуля пробила несчастному живот.
Я схватил на руки раненого и вынес его в сторону, а там «ура!» гремело все громче и громче, - турки бежали под натиском смелых повстанцев.
- Отче, умираю! - простонал Мандалов. Я благословил его крестом и стал успокаивать.
- Отче, аз умирам, но не доволен, что не вовремя умирам, не исполнив до конца дела! - еле проговорил воевода, а затем стал звать капитана Тренова, прибывшего в нашу чету. - Ты, Тренов, принимай чету, а я Господу душу отдаю... Дайте мне револьвер, я дострелюсь, нечего вам меня тащить, только себя и меня измучаете, а туркам живой я не сдамся...
Голос раненого оборвался, он застонал и захрипел, а через несколько минут под мое напутствие его чистая, геройская душа отлетела в тот мир, где нет ни скорби, ни воздыхания.
Со слезами на глазах зарыли мы товарища и двинулись дальше.
По колени в воде шли мы вверх по горной реке, провожаемые с обоих берегов турецкими выстрелами, безвредными для нас, благодаря темноте. Начало светать, но Господь хранил своих воинов, и густой туман окутал всю теснину. Мы слышали над собою турецкие ругательства, а стрелять они уже не могли, так как подобная стрельба была бы бесполезною тратой патронов.
Только когда мы выбрались уже на безопасное место и могли сопротивляться, облака расползлись, и мы увидели турок, стягивающихся на соседней вершине. Заметив нас, они открыли огонь, но мы не нашли нужным отвечать на таком большом расстоянии и медленно отступали к удобной позиции. Вот здесь-то шальная пуля и задела меня за ногу, но ничего, - теперь рана почти зажила.
Запас наш истощился, 8 человек было среди нас раненых; надо было переправить их в Болгарию, и вот мы решили вернуться назад и 8 сентября перешли болгарскую границу.
Я поблагодарил священника за рассказ, пожал ему руку и, напутствуемый его благословениями, отправился к портному Ваневу, преотвратительно сделавшему мне мою обмундировку.
БОРИС ТАГЕЕВ
Из македонских воспоминаний русского добровольца // Русский вестник, № 1. 1904