Вышеград (1992-1993)

[Samuray-08]

Вышеград (1992-1993)

Автор: Валецкий Олег Витальевич

Теплый майский день 1993 года, я сижу за столом кафе Белградского железнодорожного вокзала и пью пиво из полулитровой кружки. Со мной мои боевые товарищи по нашему русскому добровольческому отряду, воевавшему с начала марта 1993 года под Вышеградом в Республике Сербской. Мы уже второй день дежурим на вокзале, чтобы встретить своих товарищей из Вышеграда. За это время мы встретили двух русских добровольцев, возвращающихся домой из Республики Сербской Краины, потом еще одного русского, неведомо какими путями попавшего в Сербию в состав "специальной" (специального назначения) милиции, действовавшей в Косово, и приглашавшего нас к себе. Попались нам на глаза кикбоксёры из Петербурга, но обоюдного желания завязывания каких-либо отношений у нас не возникло. Куда более приветливой и симпатичной, в отличие от героев спортивных побед, нам показалась девушка Илона из Днепропетровска, следовавшая домой не по собственному желанию, а из-за печати о депортации, поставленной ей местной полицией вследствие чересчур усердного выполнения Илоной своих обязанностей танцовщицы в стриптиз-баре.
Тогда после двух месяцев скитаний по босанским горам очень хотелось встретить своих земляков, но после долгожданного свидания с ними на местном базаре в Белграде, ностальгия быстро улетучилась.
Впрочем, меня возвращение домой вообще не интересовало, в отличие от других ребят, так как никаких обязательств в России я не имел. Кроме того, внутри я чувствовал глубокую неудовлетворенность, так как, провалявшись после ранения месяц в больнице города Ужице (Сербия), а до этого пробыв на фронте всего один месяц, ветераном я себя назвать, не мог. Да и этой войны я еще понять не мог и поэтому очень хотел принять участие в какой-либо большой военной операции.
Я воевал в составе бригады, собранной из сербских беженцев из мусульманского Горажде. Наш отряд большую часть времени проводил в горах, лишь изредка посещая свою базу в штабе бригады, большом сербском селе Семеч.
Мой отряд состоял из казаков из-под Ростова-на-Дону, Москвы, Омска и Саратова и прочих добровольцев из различных городов бывшего СССР, общей численностью до 35 человек. Большая часть нашего отряда прибыла организованно из Москвы, а меньшая присоединилась в Вышеграде и состояла из 8 человек из Питера, приехавших на 2 недели раньше. К нам присоединилось еще несколько добровольцев, оставшихся из предыдущих добровольческих отрядов действовавших в район Вишеграда (из 2-ой РДО, ушедшей в район горного массива Маевица и казачьего отряда, переставшего существовать как единое целое в феврале 1993 года).
Мы попали в сложную ситуацию, так как положение в Вышеграде сильно изменилось с ноября 1992, когда здесь появился первый русский добровольческий отряд -2 РДО (Второй русский добровольческий отряд). Тогда сербская власть постоянно ощущала опасность, в силу того, что противник свободно передвигался по горам, непосредственно расположенным над самим Вышеградом. Войск у местного командования было мало и его главную силу составляла лишь интервентная чета (рота быстрого реагирования) под командованием местного серба Милана Лукича, хотя ко времени нашего приезда фактически командиром был его заместитель-молодой парень по имени Бобан Инджич, так как сам Милан в это время был занят какими то другими делами. В этих условиях приходилось искать людей, умеющих владеть оружием и способных выполнить ответственные задачи, поэтому сюда попадали бойцы из отрядов 'специальной' милиции Сербии и добровольцы из Сербии и Черногории. С одной из таких групп мы познакомились сразу же по прибытии в Вышеград, они назвали себя 'Скакавцы' (Кузнечики).


В Республике Сербской и Республике Сербской Краине, которые являлись федерациями, а в некотором отношении они были и конфедерациями, местная власть была своего рода государством в государстве, а порой даже самостоятельно определяла направление военных операций, разумеется, в интересах своей общины.
Всего за период, с начала ноября 1992 года по конец мая 1993 года, через участие в операциях под Вышеградом прошло около двухсот русских добровольцев, но они действовали в самое тяжелое для Вышеграда время. Ведь части ЮНА в лице Ужичкого корпуса, взявшего Вышеград 15 апреля 1992 года и уже почти взявшего Горажде, были в мае возвращены в Сербию, и уже где-то через месяц местные сербы оказались предоставленные сами себе перед угрозой многочисленной группировки мусульман, достигающей почти двух десятков тысяч человек, пусть и вооруженных почти одним стрелковым оружием. Опасность сербов усиливало соседство с мусульманами из Санджака.
Впрочем, нельзя тут сербов представлять жертвами мусульман. Скорее были они жертвами собственных лени, суеты и глупости. Конечно многие другие народы нынешнего мира, уже достаточно "цивилизованы" и в подобной ситуации проявили бы себя и хуже сербов, но оценивать кого-то по худшим примерам все же дело неразумное. Между тем сербская власть нисколько не была озабочена моральным состоянием собственного народа с началом войны, и скорее наоборот подавала ему отрицательный пример, ввергнув страну в хаос беззакония, воровства и коррупции. Тут уж явно было не до "высоких материй". Поэтому нет смысла удивляться тому, что сербские войска Республики Сербской (образованной в Боснии и Герцеговине), получившие большую часть вооружения и техники ЮНА, чьи главные центры материально-технического снабжения находились как раз здесь, обладая несколькими сотнями танков и несколькими сотнями БТР и БМП и двумя-тремя тысячами орудий и минометов различных калибров, терпели уже в начале войны поражения от практически партизанских отрядов мусульман, плохо организованных и еще хуже вооруженных (не хватало даже карабинов и патронов к ним), а при этом и полностью окруженных сербами в некоторых районах.


Превосходство в вооружении сыграло отчасти и отрицательную роль в сербских войсках, так как смелые и инициативные командиры не были нужны, и все в свои руки взяла местная номенклатура, озабоченная, помимо вопросов собственного обогащения, выполнением парадоксального приказа сверху, то есть из Белграда - "ни шагу вперед". Действительно осенью 1992 был дан приказ на остановку всех больших наступательных операций сербских войск, а почему он был дан - вопрос к дипломатам и политикам, в том числе международным. Однако было ясно видно, что сербы, не желая вести большие наступательные операции, оказывались часто не в состоянии проводит и малые.
Зато с большим энтузиазмом местная власть стала поощрять этнические чистки, проводившиеся как раз партийно-полицейским аппаратом коммунистической власти под руководством из Белграда. Почему это произошло вопрос не для этой работы, но сводить все дело к мести за гражданскую войну, шедшую в 1941-45 годах нельзя, тем более что в Сербии, откуда и руководили войной, а также слали на войну десятки армейских, полицейских и добровольческих подразделений, в 1941-45 война шла между четниками и партизанами, в своем подавляющем большинстве бывших сербами. Конечно, любое государство имеет поступать, так как считает нужным, но нужно в таком случае и предвидеть последствия. Какие бы мусульмане не были (а на арабов они точно не походили, что с удивлением обнаруживали иные наши добровольцы, видевшие картины светловолосых пленных мусульман), но если только в том же Вышеграде было перебито весной-летом 1992 года свыше тысячи мусульман, причем как раз гражданских, в том числе женщин и детей то, как то нелогично ожидать, что мусульмане в соседних Горажде, Сребренице и Жепе не будут сопротивляться. К тому же трупы убитых мусульман Вышеграда частенько выплывали Дриной недалеко от Сребреницы и Жепы, так что удивляться тому, что тамошние сербы так же пережили погромы, в которых было убито несколько сот людей все же нельзя. Тут началась раскручиваться спираль насилия, и остановить ее было непросто, тем более что шла всем сторонам подпитка оружием и боеприпасами.

Удивляться можно было лишь той недобросовестности, что показало немалое количество сербов в отношении к военному делу, словно не они, а кто то другой находился в состоянии войны. Так сформировавшаяся сербская Горажданская бригада имела в составе человек триста, а Вышеградская бригада была раза в два-три больше. В Руде также сформировалась бригада численностью сопоставимой с Вышеградской. Между тем число военноспособных мужчин-сербов в этих общинах позволяло создать в два-три раза большие бригады, и оружия бы на них хватило. Впрочем, численность тут было делом условным, ибо у сербов были раздуты тылы, на помощь которых, как всегда, рассчитывать не приходилось. Русские же добровольцы действовали как 'интервентные' (ударные) отряды, которые несли главную тяжесть маневренных операций - 'акций' (по-местному). Сербы могли рассчитывать лишь на интервентную чету (20-30 человек) Вышеградской бригады и интервентный взвод пятидесятилетнего Велько из Горажданской бригады, которого называли воеводой, а также на группы добровольцев из Сербии и Черногории. Русские добровольцы усиливали местные войска не только количественно, но и психологически, давая сербам большую моральную поддержку. Впрочем, неприятельская пропаганда продолжала твердить об участии в боевых действиях тысяч русских наемников.

Интересно, что Горажде едва не было взято силами ЮНА, точнее, силами ее Ужичкого корпуса в апреле 1992 года, уже 'зачистившего' Вышеград от мусульманских боевиков, установивших там власть СДА. Тогда же были 'зачищены' соседний городок Руде. Ужичкий корпус наступал без всяких препятствий, и впереди его действовало несколько 'интервентных' групп, обеспечивающих относительное безопасное продвижение техники. Многие местные сербы, бежавшие в села от власти СДА, а то и в леса, присоединялись к наступавшим войскам. Конечно, было немало ошибок, и люди из-за них, естественно, гибли. Так, в одном туннеле оказались запертыми со стороны мусульман несколько сербских бойцов и после девяти дней нахождения там, в живых осталось двое (об этом позднее в Сербии был снят художественный фильм 'Лепа села лепо горе' (Красивые села красиво горят)). Но слишком велико было превосходство ЮНА в технике и организации, дабы группы мусульманских боевиков, не имевших здесь ни поддержки, складов оружия, могли бы остановить Ужичкий корпус. Сами местные мусульмане Подринья (область вокруг городов Вышеград, Руде, Рогатицы, Братунца, Сребреницы) воспринимали всю эту область как свою вотчину. Но их упорство все же было сломлено ЮНА, и та уже было вошла в Горажде. Однако затем генерал Ойданич, тогдашний командир Ужичкого корпуса, а впоследствии командующий всем югославским войском, по требованию свыше приказал частям ЮНА, отходить в Сербию. Заменили их местные сербы, в то время хоть и куда лучше вооруженные, чем мусульмане, но плохо обученные, а главное морально неподготовленные. В конце концов, мусульмане, в большом числе согнанные в Горажде, а главное, в соседние с ним села, так и не "зачищенные", пошли в августе в контрнаступление, в результате которого сербы потеряли до двухсот человек убитыми, несколько тысяч сербов, в том числе гражданских лиц, было изгнано, а немалое число их осталось у мусульман, и последние захватили немалое количество орудий, минометов, танков и бронетранспортеров. Мусульмане тогда дошли за месяц до самого Вышеграда, и среди местных сербов настроения были не из приятных. Многие из них, обвиняя власть в предательстве, вообще уехали из Республики Сербской. Уже после войны на телевидение генерал Манойло Милованович, бывший начальник штаба ВРС, обвинил четверых местных сербских функционеров в сдаче мусульманам Горажде за 27 миллионов марок (DM), но поименно их не назвавшего, а следствия, конечно, так никто и не начал.


Приход первых русских добровольцев еще в ноябре во многом спас Вишеград, что признавали и многие мусульмане, говорившие, однако о тысячах 'руссов' под Вышеградом. Однако сами русские добровольцы давали основания для подобных заявлений, ибо действовали действительно, что говорится 'за десятерых'. Первый русский отряд 2 РДО, называвшей себя еще "Царские волки", прибыл сюда в начале ноября и достаточно хорошо себя показал, несмотря, что насчитывал он десяток бойцов. Однако отряд понес потери одного, Андрея Нименко из Москвы, убитым и нескольких раненными.
Затем в конце декабре в Вышеград прибыло пятьдесят казаков. Одной из первых 'казачьих' операций или по-местному "акций" был контрудар под сербским городом Руде, где совместно с ними действовали и добровольцы 2 РДО. Этому предшествовало нападение мусульман на позиции сербской бригады из Руде, которое едва не закончилось взятием самого Руде. Во внезапной атаке мусульмане перебили десяток сербских бойцов, а еще несколько десятков взяли в плен, причем многих из них они просто подбирали у дороги и тут же сажали в грузовики. Еще они захватили несколько единиц бронетехники, в том числе ЗСУ 'Прага' и до десятка орудий и минометов. По глубине противник вошел на сербскую территорию на 20-25 километров, и в этом городе царила полная анархия. Сербское командование послало на помощь своих 'интервентов' из Вышеградской бригады, насчитывающей, кроме десятка-другого сербов, и тридцать человек казаков, а также добровольцев из 2 РДО. Казаки под командованием Загребова были главной ударной силой. Они разделилась на две части, одна пошла по дороге, разбирая завалы в туннелях, под прикрытием шедшего с ними БОВ (югославский вариант советской БРДМ-2), за которым шел 'троцевац' (самоходная колесная зенитная установка с тремя автоматическими пушками калибра 20 миллиметров), причем в БОВе, как и в 'троцевце', экипажи были казачьи. Вторая часть казаков пошла верхом гор, дабы по плану соединиться вместе уже перед последним селом, около которого и шла ранняя сербская оборона. Добровольцы 2 РДО со своим командиром Асом частью были с казаками, а частью находились при минометах, долженствующих поддерживать ударную группу, в состав которой были включены 'сербские интервенты'. Все обошлось без особых проблем, если не считать обстрелов из снайперских винтовок и пулеметов противника, от которых защитой служила как высокая обочина дороги, так и броня БОВ. Правда, казаки смогли бы захватить грейдер, на котором мусульмане, видимо, хотели делать завалы и который следовал прямо на наступавшую по дороге группу, но так как тот казак, что имел радиостанцию, был под броней, то пока до него докричались, мусульмане увидели казаков на дороге и тут же сдали назад. В село входить группа не стала, так как против этого был сербский командир, шедший с нами, а связь с командованием прервалась, и, в конце концов, группа возвратилась назад. Мусульмане же удерживать позиции не стали и тоже ушли к себе.
Во время акции произошел конфликт Загребова и добровольцев 2 РДО, что потом надолго испортило взаимоотношения с последними у казаков, тем более что сербское командование стало куда больше внимания уделять казачьей группе, чем 2 РДО, до этого бывшего центром внимания. В конце концов, все закончилось покушением нескольких добровольцев Аса на жизнь Загребова, на базе добровольцев в лагере Околиште, но тот отделался легким ранением, а потом казаки едва не употребили оружие против добровольцев.

Впоследствии я слышал много обвинений добровольцев 2 РДО против казаков, и хотя в частные проблемы влезать бы не хотелось, но все же могу заметить, что воевали казаки хорошо и зря сербское командование их тогда не выделяло. Их ночные выходы были редкостью в этой войне и требовали хорошей подготовки. Ночные действия ведь должны вестись отработанной группой и любое изменение плана чревато потерей связи, а то и открытием огня по своим. Боевые действия ночью также требуют хороших нервов, дабы не обнаружить себя огнем, чьи вспышки ночью хорошо видимы, и суметь сохранить выдержку при 'слепом' огне противника, который темноту периодически прошивает очередями. Нападение должно осуществляться лишь при точном определении расположении противника, и тут очень важным представляется умение скрыто и бесшумно довести силы до линии развертывания в боевые порядки. Очень затруднено ночью точное ведение огня, что требует более близкого контакта с противником. Произвольное открытие огня, просто разговор или зажженная сигарета могли привести нередко к разгрому группы и здесь была очень важна дисциплина и подготовка бойцов, дабы все они знали план нападения, действуя быстро и решительно. Быстрота здесь значила, либо полное уничтожение противника с занятием всех его позиций, либо своевременный уход, дающий большую, чем днем безопасность, ибо противник, ошеломленный атакой, с трудом успеет собраться и решиться на преследование. Ночь лучше всего подходила для нападений на фланг и тыл противника небольшими группами, парализующими его движение, что нередко и заканчивается его же огнем 'по своим'.
Большое значение имели приборы ночного видения (на светоусилении и тепловизионные), радары, в первую очередь переносные. Югославская армия имела такой радар ИР-3 (вес в патрульном варианте - 5 кг, дальность обнаружения ползущего человека - до 300 метров, идущего - до 1500 метров), хотя он определял лишь движущие цели, и то, вне укрытия.
Но радаров в местном сербском войске мне видеть не приходилось, уж не знаю, почему. После войны один мой знакомый сербский инженер Мичо Кошарац говорил мне, что во время войны на предприятии "Энергоинвест" в Сербском Сараево, ими были разработаны охранные системы, определявшие, через втыкаемые в землю сейсмические штыри-датчики уровень и направление приближения противника, обеспечивая прицельный огонь пулеметов, управляемых автоматически. Однако, по словам Мичи их местное войско также не захотело принимать на вооружение. Ночью поэтому приходилось полагаться на местные приборы ночного видения, как правило, М-976 (бинокль монокулярного типа, работавший на светоусилении), и какая-нибудь интервентная группа могла получить такой бинокль, а также несколько ночных прицелов. Подобные приборы обеспечивали при наступательных действиях нужное превосходство над противником, хотя, к сожалению, их было мало, а случалось, что кто-то мог оставить такой прибор на дневном свете, не закрыв его стекло резиновой крышкой, после чего, тот приходил в негодность.
Так что, уже одно то, что казачий отряд из Вышеграда ходил в ночные рейды, делает им честь, ведь такие рейды - дело сложное и опасное. Так под Буяком одна казачья группа, возвращаясь в базу, пойдя назад не тем путем, которым шли в разведку, натолкнулась на группу мусульман, шедших как раз туда, где незадолго до этого казаки прошли в операцию. Казаки тогда первыми с близкого расстояния открыли огонь по противнику, но тот хотя и понес потери, но все же успел уйти.

Не все шло у казаков успешно и они, как и все на войне, несли потери. Сербское командование решило тогда организовать 'акцию' по взятию мусульманского села Твыртковичи, из которого противник сделал узел обороны. Казакам в плане отводилась ключевая роль. Они, разделенные на две группы, одной должны были ударить по самому селу, а второй отсечь возможную помощь противнику со стороны села Ораховцы. С третьей же стороны сербские 'интервенты' должны были вести огонь по селу, эту же задачу имело сербское самоходное орудие и добровольцы из 2 РДО Аса, имевшие на вооружение минометы. Казаки перед 'акцией' тренировались в своей базе Околиште хождению след в след и выход на исходные позиции должны были осуществить затемно, перед рассветом, дабы напасть рано утром. Группу с самого начала стали преследовать неудачи. Сначала в одной группе тяжело нагруженный Костя Ундров (из Москвы) качнулся в сторону и, выйдя из тропы, тут же наступил на противопехотную нажимную мину. Ему бросился помогать командир этой группы "Мирон", но и он наступил на мину. Такая же судьба постигла их доктора Сергея Баталина, сумевшего все же потом оказать медпомощь ребятам. Косте и Мирону в больнице ноги сохранили, а вот Баталин ногу потерял и, позднее, возвратившись под конец войны в Вышеград, здесь же и умер.
От всей той группы к селу вышло всего двое, остальные, вместе с сербскими проводниками в суматохе до позиций не дошли. Более успешной здесь была другая казачья группа, которая и должна была напасть на село и поэтому имела состав более подготовленный. В состав этой группы входили: казачий атаман Геннадий Котов из Волгодонска и майор Загребов и с ними были еще десяток человек - Игорь, Стас, Борис Я., Глеб, 'Сися', 'дед Валентин', Вася Ганиевский, Андрей К., Женя Т. и двое сербских проводников. Эта группа, выйдя в четыре утра, дошла до исходных позиций, а так как сильный мороз загнал мусульманское боевое охранение в дома, то казаки успели поставить даже несколько взрывных устройств. Дождавшись шести утра и приведя в действие эти устройства, казаки открыли огонь в упор по выбежавшим из домов неприятельским бойцам, положив их тогда до двух десятков. Так как опыта стрельбы из тромблонов они не имели, то их пускали только навесом через крыши домов в сторону убегавших. С другой стороны огонь открыли сербы. Главным ориентиром была мечеть. У мусульман началась паника, что усугубило то что, то "дед Валентин" из снайперской винтовки 'снял' четверых. С противником было бы полностью покончено, но дело испортила мина, упавшая под ноги Васе Ганиевскому, когда тот стрелял из 'Золи'. Убила она не только его, но и сербского проводника Неделько, а казаку Игорю выбило глаз. Началась суматоха, в которой ударной группе было уже не до села, а резервной группы не было. Эти потери были у казаков не последними. В феврале, попав в засаду, они потеряли своего атамана Геннадия Котова, воевавшего еще в Приднестровье, и в их среде начались разлады по поводу того, кому быть атаманом, что закончилось выбором нового атамана Виктора Заплатина. ветерана Абхазии. Одна группа казаков тогда ушла под Церску.

Ушел в феврале из Вышеграда и 2 РДО, за исключением самого их командира Саши - "Аса" и двух его бойцов: Саши Кравченко и Игоря Казачинского, выздоравливашего после тяжелого ранения. Отряд 2 РДО, уже в несколько измененном составе перешел оттуда в мае 1993 года в Прачу, село в двух десятках километров от Пале, в состав местного "Подграбского" батальона (штаб в селе Подграб) 1-ой Романийской бригады.
Сербские 'интервенты' тоже понемногу разъезжались, так как основу их составляли тоже две добровольческие группы. Когда приехал наш отряд в Вышеград, я еще не знал, что 27 февраля группа бойцов из состава этих 'интервентов' остановила поезд Белград-Бар, проходивший как раз по территории общины Вышеград, и, выведя оттуда 21 мусульманина, естественно, живших в Сербии или Черногории, перебила их. Узнал я все эти подробности уже из сербской прессы, в которой писалось, но уже после войны, о двух добровольцах - вышеградских 'интервентах' из отряда 'Скакавцы', которых арестовала в Черногории местная милиция, один из которых, Небойша, был командиром того отряда, а главным обвиняемым, по сообщению МВД, являлся знакомый нам Бобан Инджич, с которым у добровольцев 2 РДО и у его командира Саши- "Аса", отношения были натянутые. Главным же организатором был, согласно прессе, Милан Лукич, провозгласивший себя "воеводой" и имевший весьма крепкие связи в верхах, особенно, в Белграде, где служил его дядя генерал МВД-Сретен Лукич. Он-то после подписания договора о мире в Дейтоне, стал одним из главных обвиняемых в процессах Международного трибунала в Гааге, и случай с поездом был далеко не единственным, за который его обвиняли.

К нашему же приезду ситуация здесь значительно изменилась. К марту 1993 года противник был отбит значительно дальше от Вышеграда к селам Ораховцы и Джанкичи. Мы сразу же по приезду были переданы Горажданской бригаде в село или хутор под названием Семеч, а оттуда после нескольких незначительных боевых выходов нас марш-броском отправили на высоты Заглавок и Столац, разделив на две группы, откуда далее мы должны были двинуться в наступление на Горажде. Начало наступления, однако затянулось, и мы устроились на импровизированных и плохо укрепленных позициях на горах, покрытых на склонах и в ложбинах лесами. Сразу же открылась слабость нашей организации, вызванная отсутствием элементарного командования. Не знаю, как обстояли дела в группе, посланной на соседнюю гору Столац, которой руководил капитан третьего ранга Владимир Сафонов, петербургский политический активист 'Русской партии'. Я слышал, что неурядицы и у них бывали. Но вот у нас число командиров превышало всякий смысл. Кстати, свою лепту внесло и сербское командование.
Еще в Москве нашим неформальным лидером стал Леша, казак с Дона, воевавший до этого в Карабахе и Приднестровье. Он стал атаманом нашей походной казачьей станицы, в которую входили десяток-полтора человек, считавших себя казаками, но которые были из Ростова, Омска, Екатеринбурга, Ставрополя, Москвы, Саратова, Киева.
Двое молодых ребят из Киева, Юлик и Тимур, сначала провозгласили себя "космополитами", но затем согласились стать приписными казаками. Деление нашего отряда на казаков и "неказаков" было весьма относительно и проблемы возникали у нас из-за личных амбиций.
В командиры, кроме Леши, стремились и другие кандидаты - Миша, казак из Саратова, проставленный сербами общим командиром, так как он раньше прибыл в Вышеград в составе первого казачьего отряда. В роли военного советника выступал бывший командир 2 РДО, Саша- 'Ас', с ним был его боец - Саша Кравченко, молодой двадцатилетний парень из Караганды, послуживший немного в Литве, прапорщиком на авиабазе.


Сначала у нас все шло, слава Богу, хорошо, хотя шли мы на Заглавок, по моему мнению, на 'авось'. Вроде бы организовали оборону, но все три "бункера" (так сербы называют любое укрепление, даже груду камней, что и было в нашем случае), были устроены по самому верху Заглавка на открытой местности на расстоянии не большем десятка метров друг от друга. Фланги наши были открыты и противник вполне мог пройти по заросшему лесом склону и окружить нас. Мне вообще было непонятно, почему он нас атаковал, когда мог "сбить" с высоты артиллерией. Слева же от нас была зеленая роща, в которой лопатами и моторкой можно было создать основательные укрепления, но никто ничего делать не хотел. Командование очень туманно обещало нам "акцию", и когда нам на усиление пришли еще несколько сербов, то они также расположились под открытым небом. Наш правый фланг, правда, был относительно надежен, так как там расположился взвод воеводы Велько, усиленный бойцами других сербских чет. С этим воеводой у нас в дальнейшем установились хорошие взаимоотношения. К нам Велько относился с большим уважением. Мне было жаль, когда я услышал о его смерти в мае 1993 года. Погиб же он, после того как на своем грузовике привез нам тела двух погибших на Столаце - добровольцев-питерцев Диму Попова и Володю Сафонова. Возвращаясь, на грузовике, Велько подорвался, на противотанковой мине.
Левый наш фланг был очень слаб. Заглавок был высотой более тысячи метров и по поросшему лесом склону могла пройти и неприятельская чета (рота), тем более что близлежащее село Ораховцы неизвестно кому принадлежало. Мы также не имели точных данных о силах, средствах и нахождении противника. К тому же наше командование, затягивая с наступлением, обеспечивало большую концентрацию войск, делая их уязвимыми от огня неприятельской артиллерии, тогда как позиции были плохо оборудованы, в чем я легко убедился, проходя вдоль нашей линии обороны.

Как только мы пришли на Заглавок, мы частенько выходили в рейды на передний откос пострелять то из тромблонов (винтовочная граната, выстреливаемая со ствола), то из снайперской винтовки и пулемета, а то из миномета. Стрельба из миномета не произвела на меня никакого впечатления. Миномет наши 'спецы' толком не окопали, и он, как бык на корриде, постоянно скакал и после каждого выстрела, сбивал прицел.
В один из таких рейдов, организованных по своей инициативе, донской казак Борис, бывший афганец, едва не погубил, стреляя из пулемета, своих братьев-казаков, правда, не по своей вине. Тогда Леша и Валера 'Казна' решили пройти от переднего края Заглавка в правую сторону для того, чтобы лучше рассмотреть позиции мусульман. Им удалось увидеть, что мусульмане в каком-то здании устраивали свои позиции. Они послали Витю Десятова из Екатеринбурга и одного казака из Омска предупредить нас об увиденном, так как радиостанции мы не имели. Что же произошло, неизвестно, возвратившиеся, видимо, не торопились с сообщением. Только раздался крик 'мусульмане!', который спровоцировал шквал огня по каким-то далеким фигурам на самом дальнем краю горы. Все стали стрелять из автоматов, как оглашенные, особо усердствовал Боря. Вскоре, минут через 15, вернулись разъяренные казаки, которые отчаянно материли своих гонцов. Вина была не только гонцов, но и всех нас, потому что открывать огонь можно только по приказу командира. Впоследствии я не раз наблюдал такую суету.
Я из этого боя вышел с рассеченной губой, потому что кто-то задел пулей разбросанные камни, а каменная крошка разлеталась, как осколки. Этот случай лишний раз доказывал 'надежность' бункеров из камней без внутреннего или деревянного покрытия, а это было нормой по всей линии, как русской, так и сербской позиции.


Не знаю, какие проблемы решали сербы, и почему они не укреплялись, но у нас почему-то возможным считали только наступление. А конфликты у нас чаще всего возникали по поводу дележки консервов и воды, нежели по поводу инженерных сооружений. Конечно, я не хочу представить дело так, что мы только и делали, что ссорились по каждому незначительному поводу, но разногласий по второму вопросу вообще не было, так как он совсем не поднимался.
Вообще винить нас было тяжело - ни я, ни кто-то другой из нас не мог самостоятельно начать укреплять дисциплину, а командование такими вопросами не занималось и даже не интересовалось. Условия, на которых мы должны были управляться, теми, кто нас отправлял, с сербами даже не обсуждались.
Были, конечно, и в нашей группе, и в группе на Столаце люди разные. Среди них были слабые, были честолюбивые, были интриганы, но где в мире существует войско из идеальных людей?!
Я тогда понимал, что военная организация и заключена в искусстве использования того человеческого материала, который имеется в наличии.
В крайнем случае, в отряде можно было устроить выборы атамана, затем, при необходимости, отряд поделить на две-три группы, подобранные по добровольному принципу, внедрив дополнительно в каждую группу по одному-два добровольца, более длительное время провоевавших здесь и знавших язык и среду. Да и сербы нам могли оказать хорошую помощь. Но было так, как было, и рассчитывать нужно было только на себя.


В этом я убедился во время двух больших мусульманских нападений на Заглавок и Столац. И в первый, и во второй раз по нам били изо всех орудий и минометов. Лишь каким-то чудом этот шквал огня не нанес нам серьезных потерь.
Первое нападение противник нам нанес из минометов, хотя большого смысла в этом не было, так как мы не были особенно укреплены, и подойди противник к нам поближе, то он достиг бы большего результата. При такой же ситуации мы, предупрежденные неприятельскими минами и огнем из стрелкового оружия, ведомого переднего края Заглавка, успели перераспределиться.
Мы с Сашей Кравченко вышли на опушку и оттуда Саша сделал несколько выстрелов тромблонами, и отсюда я убедился в нашей уязвимости. С Тимуром короткими перебежками мы двинулись, и до этого я передал Саше, чтобы он сообщил нашим, что мы ушли вперед. Со стороны противника стрелял снайпер, но его пули шли выше наших голов, мы же, швырнув в овраг гранату и дав очередь из автомата, начали спускаться. Выйдя на другую сторону оврага, мы попытались снять снайпера, но из-за открытой местности от этой идеи отказались. Оставив Тимура, я двинулся дальше по краю склона Заглавка и через метров пятьдесят опять был вынужден форсировать еще один овраг, поросший лесом. Пройдя метров 20-30 и посмотрев вперед, увидел, что оказался на самом краю Заглавка, но самое неприятное было впереди. На самом краю за кучей камней я увидел две головы на расстоянии десяти метров от меня.
Я был на самой кромке Заглавка на открытом снегу, лес начинался в десяти метрах подо мной, и вряд ли противник не заметил меня, одетого в черную нейлоновую куртку и брюки защитного цвета. Я до сих пор не понимаю, почему тогда меня не застрелили... Или время замедлилось для меня, или мои противники были под наркотиками, но тогда, после секундного паралича, я вскинул автомат и дал длинную очередь по этим двум головам (позднее на этом же месте наши ребята нашли много крови и бинтов).
Затем я швырнул туда ручную гранату. Возможно, после этого я пошел бы и дальше, но обнаружил, что в автомате у меня остался один рожок патронов и одна ручная граната. В горячке боя я на это не обратил никакого внимания. Нужно было бежать отсюда, тем более что моя стрельба в самом тылу неприятельских сил наделала переполох. Я же вместо этого, пройдя немного назад, высунулся из-за обрыва и увидел в небольшой ложбине в сотне метров от меня с десяток бойцов противника и открыл по ним огонь. Внезапно что-то обожгло мне бедро, и я сполз под обрыв. Выругавшись, я пополз назад. Позднее ребята нашли в подсумке с автоматными рожками, который я закрепил на груди, еще одну пулю, пробившую рожок наискось, что, видимо, и спасло меня). Я позвал Тимура, но безуспешно, и уже хотел скатиться вниз и скрыться в лесу, но в это время появился Тимур, я отдал ему автомат, и мы пошли в свое расположение. Каждое движение приносило невыносимую боль, штанина намокла от крови, за мной тянулся кровавый след. Один овраг мы прошли без проблем, но на дне второго пули защелкали по стволам деревьев над нами. Тимур вслух произнес: 'Это конец', а я пожалел, что приехал сюда, но стрельба неожиданно прекратилась.
Мы вышли наверх оврага. Я остался лежать на земле с автоматом и гранатой, а Тимур побежал за подмогой. Наши ростовские казаки, Володя и 'Казна', чередуясь, вынесли меня к роще, где недалеко от наших бункеров стоял грузовик, возле которого меня и положили. Оказывается, за мной и Тимуром шла группа бойцов противника, хотя видимо, они шли для окружения наших позиций. Казак "Батя" из Подмосковья снял одного из них из снайперской винтовки, заставив остальных сначала залечь, а потом отступить.
Моя отправка в госпиталь задерживалась на неопределенное время, так как совсем недавно ушел грузовик с сербскими ранеными. Водителя второго грузовика с ключами нигде найти не могли, и уже когда 'Казна' хотел сам сесть за руль, прибежал Ас и "обрадовал" нас, сообщив, что Заглавок окружен и путь в тыл отрезан. Уже основательно стемнело, поэтому выезжать было тяжело. Неприятель не успокаивался, мины, и снаряды с воем проносились над нашими головами и разрывались недалеко от нас. Меня это уже не интересовало - боль заглушала все. Обезболивающих у нас, конечно, не было. До утра я вытерпел, а тут пришел серб с 'местным' обезболиванием - бутылкой самогона - 'ракией'. Выпив ракии, я почувствовал большое облегчение.
Как выяснилось, главное нападение шло только на Заглавок, и наши потери были на удивление невелики. Кроме меня ранило всего вроде бы двух сербов, а противник отступил.
Меня на санитарной машине отправили в госпиталь в город Ужице (Сербия).

В мое отсутствие сербское командование все же попыталось организовать наступление. На другой стороне реки Дрина, протекавшей под Заглавком, сербские войска смогли продвинуться несколько вперед, затем позиции были поручены простой пехоте. Не знаю, уж по каким причинам, но пехота почему-то снялась с занятых позиций, а сербские "интервенты" на бронемашинах, отправившись вперед по направлению к противнику, налетели на мины и потеряли шесть человек и одну бронемашину, после чего вынуждены были возвратиться.
Противник не дремал и готовил новое контрнаступление. Это наши поняли, когда отправились в очередную разведку, натолкнувшись на разведку мусульман. Состоялся бой, в ходе которого был ранен Витя Десятов. Его сразу же отправили в госпиталь. Следующее нападение противника на Заглавок было для нас намного тяжелее. На Заглавок они приблизиться не смогли, но на Столце приблизились вплотную к нашей второй группе из трех питерских ребят. Остальные по непонятным причинам были переброшены на Заглавок, хотя некоторые из них сами требовали это у сербов. В том бою погибли Дмитрий Попов, Володя Сафонов и четверо сербов. Питерец Паша П. все же успел прикрыть отход остальных сербов с пулеметом в руках, а сам был ранен в спину. Трупы тогда вынести было невозможно. На Заглавке от артиллерийского и минометного обстрелов погиб Костя Богословский, только что приехавший из Москвы, ведший огонь из пулемета, а его второй номе Володя 'Бармалей' из Одинцово был контужен. Контужен был и Володя 'Егерь' из Ростовской области, а Саша Кравченко был тяжело ранен в голову, потеряв почти полностью зрение (позднее, лишь отчасти восстановившееся).
К этому времени боевое дежурство велось двумя группами посменно. Как раз группа 'казачьей походной станицы' тогда была на отдыхе в Вишеграде, но, узнав о нападении, они двинулись на Залавок и даже под усиленным огнем успели взобраться на него. Противник Заглавком овладеть не сумел, но из штаба пришел приказ об отступлении, совершенно непонятный для нас.
Потом часто ругался Велько, проклиная каких-то начальников, бездарно погубивших людей, а своих детей отправляющих на войну только по тылам.
Погибшие ребята, как ни странно все оказались людьми принципиальными и если Владимир Сафонов будучи взрослым человек считал что отправляясь в Боснию, он этим защищает Россию, то Костя Богословский, только пришедший из армии и встретившийся в Москве с группой казаков собравшихся в Боснию, поехал туда со своим другом Колей, что бы доказать что он настоящий мужчина. При этом так как паспорта сделали только ему и его другу, поехали они в Боснию самостоятельно, без этих казаков.
Нашему отряду повезло, что он не был собран весь вместе на горе, иначе бы потери были куда больше. Люди были распределены непродуманно, маневренные действия отсутствовали, да если и были, то, как правило, несогласованные с артиллерийским огнем, что обрекало операцию с самого начала на поражение.
Действия командования для меня были непонятны. Так еще до нападения нам сообщили, что ожидается наш авианалет на неприятельские позиции в селе Джанкичи, которое находилось под нами.
Я тогда вместе с "Асом" и Сашей Кравченко, устроился на краю Заглавка, с нетерпением ожидая зрелища авианалета. На мое разочарование прилетел какой-то сербский спортивный самолет. Противник открыл по нему огонь из зениток, но тот все же под огнем успел сбросить несколько бомб на позиции неприятеля, после взрыва, которых поднялся высокий столб дыма, и с этим отбыл. Никакой связи с действиями пехоты вообще не было, словно кому-то не терпелось испытать самолеты.

Что же касается моего ранения, то сербская медицина быстро его вылечила, дав мне инвалидную коляску, на которой я лихо разъезжал и иногда получал кое-какие инъекции. Кроме меня в госпитале было немало раненых, но большее количество больных были гражданские лица, так как это была мирная Сербия.
Я успевал познакомиться с разными людьми, и ко мне, в общей массе, люди относились с уважением. Встречались довольно интересные случаи. Одна молодая девушка лет двадцати, так же, как и я, разъезжавшая на коляске, была одной из выживших после того, как мусульманское командование устроило под мусульманской же Сребреницей резню с поджогами и погромами в нескольких захваченных сербских селах. В физиотерапии лежал мальчишка 12-ти лет, воевавший с карабином в руках. В больнице я познакомился с весьма необычным для меня взглядом на курение. В одной палате со мной лежал тяжело раненый в этой же операции Бобан Инджич, командир интервентной четы и как-то к нему пришли посетители, человек десять его боевых товарищей. Все они, как один, сели на кровати и задымили, благо, что не забыли открыть окно.
Прошло еще десять дней, хирург определил, что я здоров, меня посадили в машину и отправили в Вышеград. Там я встретил недавно возвратившегося из Петербурга Валеру Быкова, бывшего бойца 2 РДО. Валера в одном из боев был ранен, пуля пробила ему насквозь обе щеки, выбила зуб, за что он получил кличку 'Меченый'. Его помощь мне здорово пригодилась, так как костылей мне не дали, и от машины до казармы мне пришлось скакать на одной ноге. Нога же моя, вопреки диагнозам медицины, продолжала болеть и мне пришлось возвратиться в Ужичкую больницу.
Меня положили в физиотерапию, где доктор Снежана после осмотра сказала, что без продолжительного лечения моя нога может отсохнуть, и такой диагноз меня не обрадовал. Этому доктору я до сих пор благодарен, как и всему медперсоналу, в том числе медсестрам Зорице и Мире, который относился ко мне с большим вниманием, и моя жизнь была скорее похожа на санаторную. Я периодически отправлялся на прогулки в город, который мне довольно понравился. Лечение шло успешно, хотя Снежана меня предупредила, что мне необходимы постоянные физические упражнения для того, чтобы зарос нерв, шедший от пятки до позвоночника и постоянно причинявший мне боль.
В палате со мной лежал Костя Ундров, ростовский певец, воевавший, как я писал еще в первом казачьем отряде. Костя в ночном рейде наступил на противопехотную нажимную мину, прозванную сербами 'паштетами', но повредил лишь переднюю часть стопы. Первый раз, по его рассказам, большой палец поставили немного вкось, на что ему указали пришедшие к нему 'поддатые' казаки, его боевые товарищи. Казаки решили устранить ошибку и попытались ему вставить палец на место, но тут же опять его сломали, после чего, он врачами был поставлен правильно и на место.

После ранения я поторопился вернуться в строй. Мне было обидно, что половину времени двухмесячного контракта я провел в больнице.
На фронте ничего особенного не происходило. Противник понес тогда большие потери. Видимо, его пехота, шедшая на штурм, напорошись на наше упорное сопротивление, начинала "топтаться на месте", и попала под артиллерийский обстрел сербов, да и от стрелкового оружия она несла немалые потери. В этих условиях все-таки нападающий несет более значительные потери, и это подтверждалось тем, что наступление противника останавливалось дважды. Сербы говорили, что их потери достигали сотни человек, и если в это число включить как убитых, так и раненых, то эта цифра все равно была довольно значительной, так как эти потери понесли самые лучшие формирования мусульман. К сожалению, в нашем отряде произошло ЧП, так как часть людей (свыше 10-12),открыто взбунтовались (а у некоторых произошла истерика) и, заявив, что они не ожидали подобного отношения, потребовали отправки домой. Так как мы подписывали договор на два месяца с 15 марта по 15 апреля то отъезд этой группы в середине апреля сильно ударил по нашему престижу. "Батя" и ростовские казаки высказывали в их адрес весьма нелицеприятные упреки. Поразительно, но когда они несколько дней ждали отправки в Сербию, ни один из них не захотел пойти в очередной наш разведвыход, так как суеверный наш атаман Леша просил хотя бы одного из них присоединиться к группе насчитывавшей 13 человек. Поэтому мне пришлось сразу же идти в очередной рейд. Это была еще одна попытка наступления сербов, для которой были приглашены бойцы отряда милиции специального назначения Республики Сербской, причем по рассказам, им было обещано по сотне-другой немецких марок и добытые трофеи. Но это наступление закончилось ничем. После того как четыре 'специальца' (так их называли сербы) были ранены у одного "бункера", от наступления отказались, хотя мы предлагали комбригу свою помощь. Помимо этого несколько наших добровольцев и сербов открыв огонь по вышедшему из леса человеку, вскоре обнаружили, что ранили, и то достаточно тяжело, они разведчика нашей бригады по имени Ивица, решившего возвратиться назад не той дорогой, которой уходил. Возвращаясь с Ивицы, Гражданская бригада взбунтовалась против своего командира и мы были свидетелями, когда человек 200 с оружием в руках устроили митинг.

Наше пребывание подходило к концу. Сербская община в Горажде или не имела денег, или не хотела тратить их на нас. 400 немецких марок в месяц по существу большой зарплатой даже для тогдашней Югославии никак назвать было нельзя. Эти деньги служили лишь для покрытий наших насущных расходов, тем более что билеты на обратную дорогу нам оплачивать никто не собирался. Также не заплатили даже положенные раненым по контракту по тысячи марок. Саше Кравченко, чье здоровье было особенно тяжелым, так как осколок пробил череп и придавил зрительный центр, и тот очень плохо видел. Представители общины, клялись, что денег нет и заплатили ему всего 200 марок, а остальным раненным (том числе и мне) не заплатили ничего, хотя после войны как раз функционеры этой общины и связанные с ними бизнесмены начали "приватизировать" отели и фабрики и строить кафе и бензозаправки. Даже последнюю зарплату нам пришлось требовать, угрожая бунтом. С деньгами все выглядело так жалко, что многие были злы на всех сербов. Конечно, положение в стране было тяжелое, но ведь Югославия была страной далеко не бедной, и иные официанты в ресторанах имели по 400 марок (с чаевыми естественно). Эти четыреста марок были здорово раздуты иными сербами. Были, конечно, инциденты и с нашей стороны. Уже после обеих операций на Заглавке наши казаки пустились в разгул в Вышеграде. Двое из них вступив в конфликт с местной милицией, попали в тюрьму, но там они сумели развалить решетку камеры в местной тюрьме. Но, по крайней мере, они в Вышеграде не насиловали, не грабили, не убивали, а пара дебошей не в счет. В Вышеграде и без русских всякое бывало. На самом же деле все было тривиально для местной сербской власти, ибо война тут закончилась, и добровольцы ей просто не были больше нужны. Нас же привезли по необходимости, да Бог с ними, хотя бы простились с людьми по-нормальному, но и этого не сумели сделать, так, что большинство из нас даже думать о продолжении пребывания здесь не хотело.
Не знаю, что власть должна была сделать, но построить нас и сказать всем 'спасибо' могла. И дело здесь не в том, что это касалось только русских - нет. Так власть поступила со всеми, кто приезжал сюда с благими намерениями. Но меня это тогда как-то не волновало. Подобную 'дребедень' и в худшем варианте я уже наблюдал в 1992 году в Закавказье, и поэтому на весь сербский народ озлобляться не стал. И многое я отношу просто к непониманию, глупости, наконец, к наглости, чем к злонамеренности, хотя и последнее исключать не следует. К тому же мне хотелось увидеть, что же такое Босния и Герцеговина. К тому же я считал, что и сербам и русским противостоят общие враги, и мне, по молодости, захотелось повоевать за общее дело. В этом мое желание не остановил и последний инцидент с вышеградской властью при нашем прощании.

Когда мы начали разъезжаться из Вышеграда, конечно, без званых обедов и вечеров дружбы, я и Юра, почти пятидесятилетний казак из Саратова, собрались ехать вместе. Правда, был еще путь через Рогатицу и Зворник, которым отправился Константин Ершков, сорокалетний казак из московского землячества казаков, но мне нужно было заехать в больницу Ужицы, поэтому мне с ним было не по пути. Мы с Юрой отправились автобусом через пограничный пункт Добрун. Юра ворчал и был страшно недоволен, что с нами поехали 'космополиты' Юлик и Тимур, в этот день прилично выпившие. В общем, все было хорошо до Добруна, пока Юлик с Тимуром лишь распевали песни в автобусе. Перед отходом автобуса, я попросил водителя взять у меня мой пробитый пулей рожок, так как знал, что сербская власть запретила русским вывозить какое-либо военное имущество. Только уже потом я узнал, как лихо через границу на Добруне 'незамеченными' проходят полные грузовики в обоих направлениях, но закон из-за такой ерунды я нарушать не собирался, а не нужна была мне и их форма, которую выдали нам, ибо была она обычной формой солдат ЮНА по типу советского ПШ, т.е. далеко не престижная, и не являлась камуфляжем. Водитель автобуса согласился взять рожок, а стоящий рядом с ним какой-то молодой человек, как оказалось, словенец по национальности, что-то уважительно сказал о моем рожке. Все было хорошо до начала контрольного осмотра автобуса милицией Республики Сербской на пограничном пункте в Добруне. Вначале нас заставили только выйти из автобуса и достать из багажника свои сумки, в которых бесцеремонно милиция начала производить обыск. У меня с Юрой не нашли ничего, у Тимура же находились брюки от нашей формы и ремень. Тимур тоже был недоволен таким обращением, но поначалу держал себя в руках. Когда же милиционер начал хватать его за ремень, тот попытался оттолкнуть его, тогда 'блюститель порядка' позвал своих коллег, которых на пункте было больше десятка, и Тимура отвели в сторону к укрытию из наполненных землею мешков. Тут в дело вступил Юлик, пытавшийся на ломаном сербском языке требовать, чтобы Тимура отпустили, попутно в раздражении вытаскивая из своей сумки какой-то военный ремень. Тимур со злостью ударил кулаком по одному мешку, который сразу же лопнул и из него посыпалась земля. К нему подбежали милиционеры, ударили, завернули руки и надели наручники, приковав к железному столбу. Здесь я не выдержал и заорал на сербском, чтобы они прекратили все это. На мои слова им было плевать, они просто вчетвером окружили меня и один какой-то маленький чернявый тип, выхватив пистолет, направил его мне в голову. При таком раскладе я перестал сопротивляться, и меня наручниками приковали рядом с Тимуром. Милиция показала себя во всей красе и била уже прикованного Тимура. Подобную публику, получившую полную безнаказанность, убеждать в чем-либо было бессмысленно. Но Юлик продолжал заниматься какой-то ерундой, предлагать им свои деньги в стиле 'подавитесь, гады', и в итоге эта свора набросилась и на него. Я смотрел и думал, что они словно демонстрировали, кто здесь хозяин, на глазах у всех пассажиров автобуса, никто из которых, однако, за 'братушек' не вступился и очень быстро покинувших ту остановку. Наконец, приехал командир милиции, и началось обычное лицемерное успокоение страстей, хотя еще двое милиционеров пытались напасть на Юлика и Тимура, словно видели перед собой отъявленных врагов. Фаза болтовни закончилась, нас погрузили в грузовик и вывезли на территорию Сербии. Мы с Юрой были злы на ребят за инцидент, но я помнил, что они хорошо воевали и не трусили, поэтому все остальное можно было им простить. В Ужице мы разделились, и я позднее встретил на железнодорожном вокзале наших казаков во главе с Лешей. Те рассказали, что когда они узнали о нашем 'пленении', то устроили небольшой 'дебош' в Вышеграде. Сначала они вошли в здание общины Вышеграда, запугивая чиновников, устроив внутри его пальбу по стенам и потолку, в чем отличились Серега из Фрязино по кличке 'Отто Скорцени' и Макс, член 'Памяти' из Тульской области. Затем ребята двинулись на штурм пограничного пункта Добрун, но многие уже достаточно выпили, поэтому половина растерялась по дороге, даже 'Харли', тоже член 'Памяти' из Тульской области, едва не утонул в какой-то речке, в которой наши бойцы предварительно утопили свои автоматы. Все же Лехе и еще двум человекам удалось остановить милицейскую машину с командиром местной милиции, вытащить его оттуда и немного погрозить ему ножом, а далее начались уверения в дружбе между народами, а после чего все разошлись. Единственное, что радовало меня, когда мне пришлось еще пару раз побывать в Вишеграде, так это пулевые отверстия внутри здания общины, правда, тщательно замаскированные, но еще хорошо видимые. По крайней мере, было какое-то моральное удовлетворение. Ведь по-другому добиться ничего было невозможно, а тем более, в местной среде, где лучше всего понимался язык силы.
Но и этот инцидент не остановил меня, когда в середине мая, сидя за вокзальным столиком, я пришел к твердому решению возвратиться на эту войну.

Глава из книги "Волки Белые" (Сербский дневник русского добровольца) (ISBN 5-98862-023-X)

@темы: история., русские, Сербия, война, Югославия