Америка? Нет больше вашей Америки..
В Варшавском гетто
(Отрывок из речи генерального прокурора Израиля на процессе Эйхмана)
В Судный день 1940 года радио передало приказ немцев о создании еврейского квартала в Варшаве. В течение нескольких дней евреи должны были покинуть свои дома за пределами указанной черты, без того, чтобы им были выделены иные жилища в гетто. Таким образом около ста тысяч человек прибыло в еврейский квартал, уже и без того перенаселенный, и превратились в беженцев. Они тащили свои пожитки, — кто в ручной тележке, кто на себе, бродили по улицам, толпились растерянно у каждого дома, не зная куда деваться.
читать дальше Тогда гетто было еще открыто, и была связь с внешним миром. Можно было выходить на работу за пределами еврейского квартала. Прошло немного времени, и — без предупреждения — еврейский кваратал был загорожен и изолирован; у всех ворот и выходов поставили немецкую стражу. Вдруг гетто было отрезано от источников заработка, от мест работы и возможности раздобыть продукты. Все почувствовали себя заключенными в тюрьме. В то время принимали в Варшавское гетто еще десятки тысяч евреев из окрестных городов и местечек. Им было дано на сборы два часа, разрешено взять с собой лишь то, что смогут унести в руках или на спине, и они были приведены в Варшавское гетто. Каждого, кто падал или спотыкался, стонал или останавливался, расстреливали на месте. И снова влился в гетто поток беженцев, снова видны были люди, стоявшие и сидевшие на улицах, без пищи и без крова над головой, в ожидании помощи.
Жизнь в гетто превратилась в кромешный ад. Царила страшная теснота; десятки людей грудились в каждой комнате; санитарные условия были плачевны, начались болезни и эпидемии. Отсутствие работы, за исключением рабского труда в немецких предприятиях, и невозможность добыть продовольствие вскоре вызвали голод. Евреи целыми семьями, с женами и детьми, опухшие от голода, сидели на тротуарах. В ночные часы, когда запрещалось всякое движение и тишина господствовала на улицах, со всех концов доносился плач маленьких детей, просивших кусочек хлеба («а штикеле бройт»),—и единственное, что они могли получить, были крошки, которые давали им жалостливые евреи.
По утрам у подворотен домов валялись на тротуаре трупы взрослых и детей,—они лежали прикрытые бумагой, так как ночью с них снимали даже одежду. Хуже всех приходилось беженцам, прибывшим из окрестностей; для них просто не было места в гетто. Их скучивали в беженских бараках, в которых нельзя было протолкнуться, негде было ногу поставить. Их еда состояла из тарелки супа и куска хлеба раз в день. Ежедневно хоронили сотни людей.
Каждое утро евреи, прикрепленные к немецким фабрикам и мастерским, спешили на работу, в надежде, что она спасет им жизнь. Многие не успевали даже дойти, т. к. немцы входили в гетто, и, стоя посреди улицы, открывали огонь. Евреи, не зная откуда грозит опасность, сбегались в одно место. Тогда эсэсовцы окружали их, собирали и отводили на «умшлагплац» (сборный пункт для депортации), под обычным предлогом проверки «трудовых карточек». Некоторых иногда освооождали, якобы «из-за их работы». Происходили душераздирающие сцены. Вот поймали еврея, — он имеет «трудовую карточку», но у него забирают детей. Он умоляет, чтобы ему позволили пойти с детьми, но ему отказывают. Стариков и больных сажают на подводы, и они отправляются со своими жалкими пожитками в последний путь. Депортации шли своим чередом, и одновременно не прекращался террор в стенах гетто. Под предлогом «сопротивления» убивали десятки евреев — в назидание другим. Эсэсовцы тешились тем, что хватали малюток, чтобы размозжить их головки о камни мостовой. Часто казалось, что немцы не просто делают то, что им приказано, а издеваются над евреями потехи ради.
Когда голод усилился, эсэсовцы изобрели «новый метод»; они обещали выдать каждому, кто добровольно согласится на депортацию, три кило хлеба на дорогу и кило повидла. И, действительно, находились многие, терзаемые нестерпимым голодом, которые сами являлись на этапный пункт. И снова потянулись караваны евреев, с их пожитками и детьми на руках, по дороге на «умшлаг».
Варшавское гетто было самым большим в Европе не только вследствие многочисленности коренного еврейского населения самой Варшавы, но и потому, что туда бежали и были высланы евреи из окрестных и более дальних местностей. По-видимому, одно время там находилось около полумиллиона людей. Гиммлер отметил, что предприятия Теббенса заработали миллионы на еврейском рабском труде, но все же он приказал постепенно устранять евреев из производства: «Надо стараться заменить евреев поляками, а евреев послать в другое место. Понятно, что и оттуда им придется в свое время исчезнуть, ибо такова воля фюрера».
Гиммлер отвергал довод, что стоит оставить евреев в живых, поскольку они работают для армии. «Армия передаст нам свои заказы и получит нужное ей обмундирование. Я приказал принять меры, ни с чем не считаясь, против тех, кто думает, что сможет стать нам поперек дороги, ссылаясь якобы на нужды военного снаряжения, а в действительности имея в виду помощь евреям и защиту их интересов».
В середине 1942 года уже не было никаких иллюзий в Варшаве насчет цели депортаций. Раньше надеялись, обманывали себя, не хотели слышать настоятельные требования подпольных организаций, призывавших оказать активное сопротивление немцам. Адам Черняков, председатель Совета в гетто, покончил с собой, приняв яд, в июле 1942 года, когда немцы вновь потребовали от него выдачи новых жертв для «выселения».
Но транспорты шли своим чередом—тысячи, десятки тысяч душ. В сентябре более ста тысяч евреев было собрано в так называемом «котле». Из них «освободили» на работу 30 тысяч, а остальных отправили в лагеря смерти. На этот раз вывезли и еврейскую полицию гетто.
Выслушайте внимательно описание:
«Немцы переводят оставшихся в живых евреев в «котел» между улицами Заменгофа, Ставки, Смоча и Генся. Деревянные ворота перегородили всю ширину мостовой на перекрестке улиц Мила и Генся. Через эти ворота жизни и смерти м едленно ползет бесконечная вереница. Каждый подвергается тщательному обыску. Шеренга молодых, бдительных эсэсовцев стоит на страже... Револьверы свисают с мундиров... «Живей, живей», — кричат они, и удары нагаек смешиваются с воплями ужаса. Толпа движется мучительно медленно через ворота жизни и смерти. Проходят люди—бледные, перепуганные, с красными от ужаса глазами. Мужья поддерживают своих жен, матери прижимают к себе детей. Девушки бережно ведут своих старых матерей; члены, каждой семьи стараются держаться вместе. У каждого в руке «рабочая карточка», дающая право на жизнь. Они цепляются за нее, как за якорь спасения, — это единственная гарантия спасти жизнь, и не только собственную, но и — что, может быть, еще более важно,—жизнь своих близких.
Сегодня — решающий день. Погода хороша. Солнце светит ярко. Унтерштурмфюрер Хантке утирает пот со своей жирной красной физиономии. Он вытирает шею и берется за дело. Его бич снова свистит и хлещет куда попало—по головам, по лицам, по телам терроризованных жертв. Энергичный и властный офицер указывает запуганным людям, куда идти.
Налево — к выходу на Ставки — ворота смерти. Оттуда их поведут к поезду, который повезет их в Малкиню и Треблинку.
Там приготовлено место для женщин, стариков и калек.
Мановение руки направо — дорога на Лешно, Кармелитскую, Новолипки — дорога жизни. Направо пойдут те, из непосильного труда и кровавого пота которых еще можно выжать некоторую прибыль».
Так выглядела «селекция» в гетто. Молодежные организации стремились к сопротивлению, — но не было оружия. Польские подпольные организации доставили девять револьверов и пять ручных гранат. С этим пришлось начать борьбу.
Наконец был избран комитет по координации боевых действий подполья. Во главе его стал Мордехай Анилевич с помощником — Ицхаком Цукерманом. Отдельные попытки отчаянного сопротивления были и раньше. Теперь деятельность была объединена и согласована.
В январе 1943 года еврейская боевая организация впервые приступила к делу. Пали первые убитые среди немцев. Анилевич, когда у него кончились патроны, бросился голыми руками на гитлеровского солдата, выхватил у него ружье и убежал. Он участвовал и командовал еще во многих боях.
Павшие духом ободрились. Они увидели, что немцы уязвимы, что можно нанести им потери, Ицхак Каценельсон, поэт народного бедствия, сам в нем погибший, пел:
Они не верили, не знали:
«Евреи стреляют!!» И прежде чем нечистый дух
Испустил свое нечистое дыхание, я слышал:
Не голос человечий, а устрашенный вопль —
«Не может быть!»
Началась борьба, отчаянная, без тени надежды и малейшего шанса, борьба только за то, чтобы не идти как бараны на бойню и дать отпор презренным убийцам. Подпольная организация перестроилась заново, гетто было разделено на районы, начались лихорадочные поиски оружия в другой, христианской, стороне города. Револьвер стоил тысячи злотых. Оружие притекало всеми путями: через канализационные трубы, через подкупленных стражников, в грузовиках, в которых доставляли в гетто немецкие продовольственные пайки. «Если бы мы могли получить нужное нам оружие и боеприпасы, — писал Анилевич накануне восстания, — овладение гетто могло бы стоить врагу океана крови. Но и без этого мы покажем, каким источником силы являются вера и сознание собственных сил».
Готовили бункеры, подземные. убежища и проходы, склады оружия и линии сообщения для будущей битвы.
Нацисты были поражены. Уничтожив первые гнезда сопротивления, они прибегли к обычной хитрости: «Все, чего мы хотим, это послать пополнение в рабочие лагеря. Из-за чего весь этот шум?»
Эсэсовцы снова попытались пригрозить членам юденрата, но те на этот раз им ответили, что не имеют больше никакой власти над евреями.
Гиммлер приказал уничтожить гетто. «Местопребывание полумиллиона подчеловеческих созданий, которые и так не пригодятся нам, немцам, должно исчезнуть», — писал он.
19 апреля 1943 года, в канун еврейской Пасхи, начали двигаться по направлению к гетто вооруженные силы СС под командой Юргена Штроопа, недавно назначенного комендантом полиции в Варшаве. Силы атакующих насчитывали около 2100 человек, поддержанных танками. Бойцы гетто открыли огонь. Немцы понесли потери, и «бутылки Молотова» заставили танки отступить.
Анилевич писал Цукерману, который был послан на «арийскую» сторону Варшавы, чтобы позаботиться о снабжении оружием и помощи польских организаций Сопротивления:
«Произошло событие, превысившее наши самые смелые ожидания. Немцы дважды бежали из гетто... С сегодняшнего вечера мы переходим к партизанской тактике. Ночью выйдут три наших отряда, у них два задания: найти продовольствие и добыть оружие. Я не могу тебе описать, в каких условиях здесь живут евреи. Только немногие смогут выдержать. Остальные — раньше или позже погибнут. Жребий брошен. В блиндажах, где скрываются наши товарищи, невозможно даже зажечь свечу ночью—до того сперт воздух... Будь здоров, дорогой мой. Может, еще свидимся. Главное: осуществилась мечта моей жизни. Я дожил до того, чтобы увидеть еврейскую оборону гетто во всем ее величии и великолепии».
Вспыхнул бой — отчаянный и героический. Немцы окружили гетто и начали жестокую бомбардировку. Затем вступили части СС, захватывая пленных и разрушая дома и бункеры. Десятки тысяч пленных были частью уничтожены на месте, частью посланы в Треблинку. В последнем донесении от 16 мая 1943 года усмиритель восстания Шгрооп сообщил, что при его подавлении было уничтожено 56.065 евреев. Этот убийца и палач посмел назвать свои жертвы «бандитами». Мы предъявим Суду отчет Штроопа, начинающийся словами: «Еврейский квартал в Варшаве больше не существует». Мы представим фотоснимки, которые он приложил к своему отчету — известную фигуру ребенка, стоящего с поднятыми руками,— тоже враг германского Рейха!—и фотографию девушек-участниц восстания, в глазах которых отражается безмерная боль близкой смерти.
На этом процессе против Эйхмана я не разверну перед вами всей картины Варшавского восстания. Оно останется в еврейской истории навеки как проявление высочайшего героизма, когда эти люди стояли в неравном бою против нацистской военной машины почти целый месяц. Но и после того, как прекратилось организованное сопротивление, еще продолжались месяцами стычки среди развалин, в канализационных трубах, в потайных убежищах, против которых немцы пустили в ход все свои средства разрушения. Еще в сентябре 1943 г. продолжались отдельные акты сопротивления, — пока не затихла борьба и пали последние бойцы.
Варшава не была единственным местом, где евреи восстали против своих палачей. До того и после того были вооруженные выступления в Ченстохове, Вильне, Кракове, Бендзине, Белостоке и многих других местах. Позже были бунты в самых центрах уничтожения, среди газовых камер Треблинки, Собибора, Освенцима. Были также сотни единичных героических актов сопротивления и бунта. Всюду и везде пытались евреи противостоять своим мучителям, не теряя образа к подобия Божьего и человеческого достоинства. Им запрещали молиться —они собирались на потайные богослужения в каждом возможном и невозможном месте, даже в лагерях смерти и на пороге газовых камер. Нацисты запретили все виды общественной деятельности и взаимопомощи — евреи создавали сотни организаций помощи. Запретили обучение еврейских детей — евреи находили способ воспитывать своих детей втайне. Оккупанты назначили смертную казнь за слушание заграничных радиостанций—евреи издавали подпольные бюллетени, где печатались сообщения союзников. Десятки тысяч евреев присоединились к партизанам и боролись против немцев в боевых отрядах. И надо считать великим чудом, что после стольких лет гнета, унижений, беззакония и голода евреи все„ же нашли в себе душевную силу для проявлений бунта, борьбы и сопротивления мощному аппарату гестапо с его смертоносными средствами разрушения, с одной стороны, — и всем соблазнам, обманам и попыткам маскировки губительных замыслов,—с другой стороны.
Уже после подавления мятежа уцелевшие в другой части Варшавы сформировали национальную организацию и призвали евреев в июле 1944 года объединиться в борьбе против врага. — «Еврейский народ жив», — писали они и пророчески предсказали, что, как единственно возможное возмещение еврейскому народу его потерь, насчитывающих, по их словам, пять миллионов жертв, ему будет дано свободное демократическое государство, где многострадальный народ сможет вновь развиваться и творить. Воззвание кончалось словами:
«Если суждено нам умереть — умрем в бою. Каждый из нас видел уже смерть перед глазами так часто, что она не страшна больше...
Каждый уцелевший еврей должен считать себя солдатом еврейской армии взаимной помощи и борьбы — борцом за демократию и свободу».
Восстание в Варшавском гетто стало символом героической борьбы, подобной которой не было в еврейской истории со времени Бар-Кохбы. Они боролись без тени надежды, но с ясным сознанием, что их смерть придаст смысл жизни других. Они и их товарищи по бунту, стойкости и сопротивлению угнетателям, не могли спасти еврейских жизней, но они спасли честь народа.
О смерти их будет Израиль скорбеть, и на завете их доблести будут воспитаны грядущие поколения.
Горькая участь постигла польских евреев в лагерях смерти, куда их вывозили миллионами по инструкциям Эйхмана и его преступных сообщников. Конец наступил в Освенциме, Белжце, Треблинке, Собиборе, Майданеке и Хелмно.
megapolis
(Отрывок из речи генерального прокурора Израиля на процессе Эйхмана)
В Судный день 1940 года радио передало приказ немцев о создании еврейского квартала в Варшаве. В течение нескольких дней евреи должны были покинуть свои дома за пределами указанной черты, без того, чтобы им были выделены иные жилища в гетто. Таким образом около ста тысяч человек прибыло в еврейский квартал, уже и без того перенаселенный, и превратились в беженцев. Они тащили свои пожитки, — кто в ручной тележке, кто на себе, бродили по улицам, толпились растерянно у каждого дома, не зная куда деваться.
читать дальше Тогда гетто было еще открыто, и была связь с внешним миром. Можно было выходить на работу за пределами еврейского квартала. Прошло немного времени, и — без предупреждения — еврейский кваратал был загорожен и изолирован; у всех ворот и выходов поставили немецкую стражу. Вдруг гетто было отрезано от источников заработка, от мест работы и возможности раздобыть продукты. Все почувствовали себя заключенными в тюрьме. В то время принимали в Варшавское гетто еще десятки тысяч евреев из окрестных городов и местечек. Им было дано на сборы два часа, разрешено взять с собой лишь то, что смогут унести в руках или на спине, и они были приведены в Варшавское гетто. Каждого, кто падал или спотыкался, стонал или останавливался, расстреливали на месте. И снова влился в гетто поток беженцев, снова видны были люди, стоявшие и сидевшие на улицах, без пищи и без крова над головой, в ожидании помощи.
Жизнь в гетто превратилась в кромешный ад. Царила страшная теснота; десятки людей грудились в каждой комнате; санитарные условия были плачевны, начались болезни и эпидемии. Отсутствие работы, за исключением рабского труда в немецких предприятиях, и невозможность добыть продовольствие вскоре вызвали голод. Евреи целыми семьями, с женами и детьми, опухшие от голода, сидели на тротуарах. В ночные часы, когда запрещалось всякое движение и тишина господствовала на улицах, со всех концов доносился плач маленьких детей, просивших кусочек хлеба («а штикеле бройт»),—и единственное, что они могли получить, были крошки, которые давали им жалостливые евреи.
По утрам у подворотен домов валялись на тротуаре трупы взрослых и детей,—они лежали прикрытые бумагой, так как ночью с них снимали даже одежду. Хуже всех приходилось беженцам, прибывшим из окрестностей; для них просто не было места в гетто. Их скучивали в беженских бараках, в которых нельзя было протолкнуться, негде было ногу поставить. Их еда состояла из тарелки супа и куска хлеба раз в день. Ежедневно хоронили сотни людей.
Каждое утро евреи, прикрепленные к немецким фабрикам и мастерским, спешили на работу, в надежде, что она спасет им жизнь. Многие не успевали даже дойти, т. к. немцы входили в гетто, и, стоя посреди улицы, открывали огонь. Евреи, не зная откуда грозит опасность, сбегались в одно место. Тогда эсэсовцы окружали их, собирали и отводили на «умшлагплац» (сборный пункт для депортации), под обычным предлогом проверки «трудовых карточек». Некоторых иногда освооождали, якобы «из-за их работы». Происходили душераздирающие сцены. Вот поймали еврея, — он имеет «трудовую карточку», но у него забирают детей. Он умоляет, чтобы ему позволили пойти с детьми, но ему отказывают. Стариков и больных сажают на подводы, и они отправляются со своими жалкими пожитками в последний путь. Депортации шли своим чередом, и одновременно не прекращался террор в стенах гетто. Под предлогом «сопротивления» убивали десятки евреев — в назидание другим. Эсэсовцы тешились тем, что хватали малюток, чтобы размозжить их головки о камни мостовой. Часто казалось, что немцы не просто делают то, что им приказано, а издеваются над евреями потехи ради.
Когда голод усилился, эсэсовцы изобрели «новый метод»; они обещали выдать каждому, кто добровольно согласится на депортацию, три кило хлеба на дорогу и кило повидла. И, действительно, находились многие, терзаемые нестерпимым голодом, которые сами являлись на этапный пункт. И снова потянулись караваны евреев, с их пожитками и детьми на руках, по дороге на «умшлаг».
Варшавское гетто было самым большим в Европе не только вследствие многочисленности коренного еврейского населения самой Варшавы, но и потому, что туда бежали и были высланы евреи из окрестных и более дальних местностей. По-видимому, одно время там находилось около полумиллиона людей. Гиммлер отметил, что предприятия Теббенса заработали миллионы на еврейском рабском труде, но все же он приказал постепенно устранять евреев из производства: «Надо стараться заменить евреев поляками, а евреев послать в другое место. Понятно, что и оттуда им придется в свое время исчезнуть, ибо такова воля фюрера».
Гиммлер отвергал довод, что стоит оставить евреев в живых, поскольку они работают для армии. «Армия передаст нам свои заказы и получит нужное ей обмундирование. Я приказал принять меры, ни с чем не считаясь, против тех, кто думает, что сможет стать нам поперек дороги, ссылаясь якобы на нужды военного снаряжения, а в действительности имея в виду помощь евреям и защиту их интересов».
В середине 1942 года уже не было никаких иллюзий в Варшаве насчет цели депортаций. Раньше надеялись, обманывали себя, не хотели слышать настоятельные требования подпольных организаций, призывавших оказать активное сопротивление немцам. Адам Черняков, председатель Совета в гетто, покончил с собой, приняв яд, в июле 1942 года, когда немцы вновь потребовали от него выдачи новых жертв для «выселения».
Но транспорты шли своим чередом—тысячи, десятки тысяч душ. В сентябре более ста тысяч евреев было собрано в так называемом «котле». Из них «освободили» на работу 30 тысяч, а остальных отправили в лагеря смерти. На этот раз вывезли и еврейскую полицию гетто.
Выслушайте внимательно описание:
«Немцы переводят оставшихся в живых евреев в «котел» между улицами Заменгофа, Ставки, Смоча и Генся. Деревянные ворота перегородили всю ширину мостовой на перекрестке улиц Мила и Генся. Через эти ворота жизни и смерти м едленно ползет бесконечная вереница. Каждый подвергается тщательному обыску. Шеренга молодых, бдительных эсэсовцев стоит на страже... Револьверы свисают с мундиров... «Живей, живей», — кричат они, и удары нагаек смешиваются с воплями ужаса. Толпа движется мучительно медленно через ворота жизни и смерти. Проходят люди—бледные, перепуганные, с красными от ужаса глазами. Мужья поддерживают своих жен, матери прижимают к себе детей. Девушки бережно ведут своих старых матерей; члены, каждой семьи стараются держаться вместе. У каждого в руке «рабочая карточка», дающая право на жизнь. Они цепляются за нее, как за якорь спасения, — это единственная гарантия спасти жизнь, и не только собственную, но и — что, может быть, еще более важно,—жизнь своих близких.
Сегодня — решающий день. Погода хороша. Солнце светит ярко. Унтерштурмфюрер Хантке утирает пот со своей жирной красной физиономии. Он вытирает шею и берется за дело. Его бич снова свистит и хлещет куда попало—по головам, по лицам, по телам терроризованных жертв. Энергичный и властный офицер указывает запуганным людям, куда идти.
Налево — к выходу на Ставки — ворота смерти. Оттуда их поведут к поезду, который повезет их в Малкиню и Треблинку.
Там приготовлено место для женщин, стариков и калек.
Мановение руки направо — дорога на Лешно, Кармелитскую, Новолипки — дорога жизни. Направо пойдут те, из непосильного труда и кровавого пота которых еще можно выжать некоторую прибыль».
Так выглядела «селекция» в гетто. Молодежные организации стремились к сопротивлению, — но не было оружия. Польские подпольные организации доставили девять револьверов и пять ручных гранат. С этим пришлось начать борьбу.
Наконец был избран комитет по координации боевых действий подполья. Во главе его стал Мордехай Анилевич с помощником — Ицхаком Цукерманом. Отдельные попытки отчаянного сопротивления были и раньше. Теперь деятельность была объединена и согласована.
В январе 1943 года еврейская боевая организация впервые приступила к делу. Пали первые убитые среди немцев. Анилевич, когда у него кончились патроны, бросился голыми руками на гитлеровского солдата, выхватил у него ружье и убежал. Он участвовал и командовал еще во многих боях.
Павшие духом ободрились. Они увидели, что немцы уязвимы, что можно нанести им потери, Ицхак Каценельсон, поэт народного бедствия, сам в нем погибший, пел:
Они не верили, не знали:
«Евреи стреляют!!» И прежде чем нечистый дух
Испустил свое нечистое дыхание, я слышал:
Не голос человечий, а устрашенный вопль —
«Не может быть!»
Началась борьба, отчаянная, без тени надежды и малейшего шанса, борьба только за то, чтобы не идти как бараны на бойню и дать отпор презренным убийцам. Подпольная организация перестроилась заново, гетто было разделено на районы, начались лихорадочные поиски оружия в другой, христианской, стороне города. Револьвер стоил тысячи злотых. Оружие притекало всеми путями: через канализационные трубы, через подкупленных стражников, в грузовиках, в которых доставляли в гетто немецкие продовольственные пайки. «Если бы мы могли получить нужное нам оружие и боеприпасы, — писал Анилевич накануне восстания, — овладение гетто могло бы стоить врагу океана крови. Но и без этого мы покажем, каким источником силы являются вера и сознание собственных сил».
Готовили бункеры, подземные. убежища и проходы, склады оружия и линии сообщения для будущей битвы.
Нацисты были поражены. Уничтожив первые гнезда сопротивления, они прибегли к обычной хитрости: «Все, чего мы хотим, это послать пополнение в рабочие лагеря. Из-за чего весь этот шум?»
Эсэсовцы снова попытались пригрозить членам юденрата, но те на этот раз им ответили, что не имеют больше никакой власти над евреями.
Гиммлер приказал уничтожить гетто. «Местопребывание полумиллиона подчеловеческих созданий, которые и так не пригодятся нам, немцам, должно исчезнуть», — писал он.
19 апреля 1943 года, в канун еврейской Пасхи, начали двигаться по направлению к гетто вооруженные силы СС под командой Юргена Штроопа, недавно назначенного комендантом полиции в Варшаве. Силы атакующих насчитывали около 2100 человек, поддержанных танками. Бойцы гетто открыли огонь. Немцы понесли потери, и «бутылки Молотова» заставили танки отступить.
Анилевич писал Цукерману, который был послан на «арийскую» сторону Варшавы, чтобы позаботиться о снабжении оружием и помощи польских организаций Сопротивления:
«Произошло событие, превысившее наши самые смелые ожидания. Немцы дважды бежали из гетто... С сегодняшнего вечера мы переходим к партизанской тактике. Ночью выйдут три наших отряда, у них два задания: найти продовольствие и добыть оружие. Я не могу тебе описать, в каких условиях здесь живут евреи. Только немногие смогут выдержать. Остальные — раньше или позже погибнут. Жребий брошен. В блиндажах, где скрываются наши товарищи, невозможно даже зажечь свечу ночью—до того сперт воздух... Будь здоров, дорогой мой. Может, еще свидимся. Главное: осуществилась мечта моей жизни. Я дожил до того, чтобы увидеть еврейскую оборону гетто во всем ее величии и великолепии».
Вспыхнул бой — отчаянный и героический. Немцы окружили гетто и начали жестокую бомбардировку. Затем вступили части СС, захватывая пленных и разрушая дома и бункеры. Десятки тысяч пленных были частью уничтожены на месте, частью посланы в Треблинку. В последнем донесении от 16 мая 1943 года усмиритель восстания Шгрооп сообщил, что при его подавлении было уничтожено 56.065 евреев. Этот убийца и палач посмел назвать свои жертвы «бандитами». Мы предъявим Суду отчет Штроопа, начинающийся словами: «Еврейский квартал в Варшаве больше не существует». Мы представим фотоснимки, которые он приложил к своему отчету — известную фигуру ребенка, стоящего с поднятыми руками,— тоже враг германского Рейха!—и фотографию девушек-участниц восстания, в глазах которых отражается безмерная боль близкой смерти.
На этом процессе против Эйхмана я не разверну перед вами всей картины Варшавского восстания. Оно останется в еврейской истории навеки как проявление высочайшего героизма, когда эти люди стояли в неравном бою против нацистской военной машины почти целый месяц. Но и после того, как прекратилось организованное сопротивление, еще продолжались месяцами стычки среди развалин, в канализационных трубах, в потайных убежищах, против которых немцы пустили в ход все свои средства разрушения. Еще в сентябре 1943 г. продолжались отдельные акты сопротивления, — пока не затихла борьба и пали последние бойцы.
Варшава не была единственным местом, где евреи восстали против своих палачей. До того и после того были вооруженные выступления в Ченстохове, Вильне, Кракове, Бендзине, Белостоке и многих других местах. Позже были бунты в самых центрах уничтожения, среди газовых камер Треблинки, Собибора, Освенцима. Были также сотни единичных героических актов сопротивления и бунта. Всюду и везде пытались евреи противостоять своим мучителям, не теряя образа к подобия Божьего и человеческого достоинства. Им запрещали молиться —они собирались на потайные богослужения в каждом возможном и невозможном месте, даже в лагерях смерти и на пороге газовых камер. Нацисты запретили все виды общественной деятельности и взаимопомощи — евреи создавали сотни организаций помощи. Запретили обучение еврейских детей — евреи находили способ воспитывать своих детей втайне. Оккупанты назначили смертную казнь за слушание заграничных радиостанций—евреи издавали подпольные бюллетени, где печатались сообщения союзников. Десятки тысяч евреев присоединились к партизанам и боролись против немцев в боевых отрядах. И надо считать великим чудом, что после стольких лет гнета, унижений, беззакония и голода евреи все„ же нашли в себе душевную силу для проявлений бунта, борьбы и сопротивления мощному аппарату гестапо с его смертоносными средствами разрушения, с одной стороны, — и всем соблазнам, обманам и попыткам маскировки губительных замыслов,—с другой стороны.
Уже после подавления мятежа уцелевшие в другой части Варшавы сформировали национальную организацию и призвали евреев в июле 1944 года объединиться в борьбе против врага. — «Еврейский народ жив», — писали они и пророчески предсказали, что, как единственно возможное возмещение еврейскому народу его потерь, насчитывающих, по их словам, пять миллионов жертв, ему будет дано свободное демократическое государство, где многострадальный народ сможет вновь развиваться и творить. Воззвание кончалось словами:
«Если суждено нам умереть — умрем в бою. Каждый из нас видел уже смерть перед глазами так часто, что она не страшна больше...
Каждый уцелевший еврей должен считать себя солдатом еврейской армии взаимной помощи и борьбы — борцом за демократию и свободу».
Восстание в Варшавском гетто стало символом героической борьбы, подобной которой не было в еврейской истории со времени Бар-Кохбы. Они боролись без тени надежды, но с ясным сознанием, что их смерть придаст смысл жизни других. Они и их товарищи по бунту, стойкости и сопротивлению угнетателям, не могли спасти еврейских жизней, но они спасли честь народа.
О смерти их будет Израиль скорбеть, и на завете их доблести будут воспитаны грядущие поколения.
Горькая участь постигла польских евреев в лагерях смерти, куда их вывозили миллионами по инструкциям Эйхмана и его преступных сообщников. Конец наступил в Освенциме, Белжце, Треблинке, Собиборе, Майданеке и Хелмно.
megapolis