Америка? Нет больше вашей Америки..
Ленин допрашивал Дзержинского на Лубянке.
8 июля 1918 года, по указанию Ленина, в собственном кабинете на Лубянке был задержан председатель ВЧК Ф.Дзержинский по подозрению в организации убийства германского посла Мирбаха. Этот эпизод советская историческая наука долгое время замалчивала. Недавно в архиве Генеральной прокуратуры РФ наш корреспондент ознакомился с сенсационным документом — стенограммой допроса председателя ВЧК Феликса Дзержинского «по делу убийства германского посланника графа Мирбаха». Оказывается, председатель советского правительства Владимир Ленин после мятежа левых эсеров в июле 1918 года подозревал «железного Феликса» в работе на английскую разведку. Вождь приказал задержать Дзержинского на Лубянке и потребовал от него письменных ответов на возникшие вопросы о роли председателя ВЧК в организации покушения на Мирбаха, которое послужило сигналом и поводом к мятежу. Этот документ обнаружен во время недавнего пересмотра управлением по реабилитации жертв политических репрессий Генпрокуратуры РФ уголовного дела более чем 90-летней давности «О контрреволюционном заговоре ЦК партии левых социалистов-революционеров». При новом расследовании открылись неожиданные нюансы.
читать дальше
Традиционная версия
В советское время эта таинственная страница в истории Советской России трактовалась однозначно: якобы в знак протеста против ратификации Брестского мирного договора с Германией левые эсеры отказались участвовать в работе Совнаркома (но остались во ВЦИК и ВЧК), а в июле 1918 года руководители этой партии Спиридонова, Комков, Карелин, Саблин и другие, опираясь на отряд ВЧК под командованием левого эсера Попова, подняли мятеж. Для срыва Брестского мирного договора, по их указанию был убит германский посол в Москве граф Мирбах. Уже к вечеру 7 июля мятеж был разгромлен. В тот же день участвовавший в нем заместитель Дзержинского - Александрович и 12 чекистов из отряда Попова были расстреляны. 27 ноября Ревтрибунал при ВЦИК приговорил лидеров партии левых эсеров к одному году принудительных работ каждого. Непосредственные убийцы Мирбаха - Яков Блюмкин и Николай Андреев получили по три года.
Генеральная прокуратура РФ в соответствии с Законом «О реабилитации жертв политических репрессий» пересмотрела уголовные дела участников заговора. Реабилитированы все, кроме убийц германского посла.
В исторических исследованиях советского периода убийство Мирбаха описывается примерно так. Начальник отдела по борьбе с международным шпионажем ВЧК Яков Блюмкин (член партии левых эсеров) в ночь с 5 на 6 июля 1918 года получает санкцию «своего» ЦК на убийство Мирбаха. К акции он привлекает единомышленника, тоже сотрудника ВЧК Николая Андреева. Вооружившись пистолетами и бомбой, террористы в 14 часов 6 июля прибыли в германское посольство, по поддельному мандату ВЧК на право переговоров с Мирбахом проникли к послу и убили его. Затем выпрыгнули в окно и на поджидавшей машине уехали в отряд Попова.
Официально Дзержинский узнал о случившемся по прямому проводу от Ленина около 15 часов. Он сразу же поехал в германское посольство, а оттуда - в отряд Попова арестовывать Блюмкина и Андреева. Но председателя ВЧК самого там якобы арестовали и продержали до разгрома мятежа.
Традиционная версия вроде бы и верна, но после знакомства с многотомным уголовным делом происшедшее видится несколько по-другому.
Оказывается, Дзержинский в тот период неоднократно получал информацию о готовящемся покушении на Мирбаха, но действенных мер не принял. После случившегося над председателем ВЧК нависла тень подозрения. По указанию Ленина, 10 июля Дзержинский был допрошен на Лубянке и от серьезных последствий его спас только непререкаемый авторитет среди чекистов и соратников по партии.
Почему чекисты не предотвратили покушение?
Между тем, через 90 лет после событий материалы этого засекреченного дознания вызывают немало вопросов. Процитируем их, тем более что показания Дзержинского полностью публикуются впервые (стиль документа сохранен).
На вопрос, почему, получая данные о готовящемся покушении, чекисты не предотвратили его, председатель ВЧК отвечал:
«Приблизительно в половине июня т.г. мною были получены от тов. Карахана сведения, исходящие из германского посольства, подтверждающие слухи о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства и о заговоре против Советской власти. Членами германского посольства был дан список адресов, где должны были быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики; кроме этого списка был дан в немецком переводе текст двух воззваний. Это дело было передано для расследования т.т. ПЕТЕРСУ и ЛАЦИСУ. Несмотря, однако, на столь конкретные указания, предпринятые комиссией обыски ничего не обнаружили и пришлось всех арестованных по этому делу освободить. Я был уверен, что членам германского посольства кто-то дает умышленно ложные сведения для шантажирования их или для других более сложных политических целей. Уверенность моя опиралась не только на факте, что обыски не дали никакого результата, но и на том, что доставленные нам воззвания нигде в городе распространены небыли. Затем в конце июня (28-го) мне был передан новый материал, полученный из германского посольства, о готовящихся заговорах. Сообщалось, что вне всякого сомнения в Москве против членов германского посольства и против представителей Советской власти готовятся покушения и что можно одним ударом раскрыть все нити этого заговора. Необходимо только сегодня же, т.е. 28-го июня, вечером в 9 часов послать верных людей (неподкупных) для обыска по Петровке 19, кв. 35. Необходимо исследовать самым тщательным образом абсолютно всё находящееся в квартире: каждый клочок бумаги, книги, журналы и т.д. Если найдется что-либо шифрованное — необходимо доставить в посольство — там сейчас же расшифруют. Хозяином квартиры являлся д-р И.И. Андрианов, у которого живет англичанин Ф.М. Уайбер, главный организатор заговора. Получив такие сведения т.т. Петерсоном и Лацисом был послан в указанное место и время (точно) наряд товарищей, заслуживающих полного доверия, для обыска. Было задержано несколько лиц, в том числе учитель английского языка Уайбер. У него было найдено на столе в книге — шесть листков шифрованных. Ничего больше, что могло бы его компрометировать — обнаружено не было.
Гр. Уайбер на допросе заявил, что он политикой не занимается и что он не знает каким путем попали в его книжку шифрованные листки, и что он сам недоумевает по этому поводу. Один из найденных листков, начинающийся шифром, был передан тов. Караханом членам германского посольства для расшифровки по имеющемуся у них ключу. Они отослали нам этот листок обратно уже расшифрованным, а также и сам ключ. Остальные листки расшифровали уже мы (я, Карахан и Петерс). Ознакомившись с содержанием этих листовок, я пришел к убеждению, что кто-то шантажирует и нас и германское посольство и что может быть гр. Уайбер — жертва этого шантажа.
Для выяснении своих сомнений я попросил тов. Карахана познакомить меня непосредственно с кем-либо из германского посольства. Я встретился с д-ром Рицлером и лейтенантом Миллером. Я высказал им все свои сомнения и мою почти уверенность, что кто-то их шантажирует. Д-р Рицлер указал, что трудно предполагать, т.к. денег дающие ему сведения лица от него не получают. Я указал, что могут быть и политические мотивы предполагаемой мистификации, как например: — желание врагов направить наше внимание на ложные следы. Что здесь какая-то интрига, я тем более был уверен, что я получил вполне достоверные сведения, что именно д-ру Рицлеру сообщено будто бы я смотрю сквозь пальцы на заговоры, направленные непосредственно против безопасности членов германского посольства, что, конечно, является выдумкой и клеветой. Этим недоверием к себе я объяснил тот странный факт, связывающий мне руки в раскрытии заговорщиков или интриганов, что мне не было сообщено об источнике сведений о готовящихся покушениях; этим недоверием, кем-то искусственно поддерживаемом, я объяснил и тот факт, что нам сразу не был прислан ключ к шифру и что нужно было убеждать д-ра Рицлера дать нам этот ключ к шифру заговорщиков и что он предлагал первоначально весь материал, найденный отправить в посольство.
Очевидным для меня было, что это недоверие было возбуждено лицами, имеющими в этом какую-либо цель помешать мне раскрыть настоящих заговорщиков, о существовании которых на основании всех имеющихся у меня данных я не сомневался. Я опасался покушений на жизнь гр. Мирбаха со стороны монархических контр-революционеров, желающих добиться реставрации путем военной силы германского милитаризма, а также со стороны контр-революционеров — савинковцев и агентов англо-французских банкиров». Недоверие ко мне со стороны дающих мне материал, связывало мне руки. Результаты обыска и содержание шифрованных листков и сам способ шифрования (шифр детский — каждая буква имеет один только знак, слово отделяется от слова, употребление знаков препинания и т.д.) и неизвестность источника, не давали мне никаких нитей для дальнейшего следствия. Опыт же мне показал, что неизвестным источником, безнаказанным и не подлежащим проверке — доверять ни в коем случае нельзя.
Кроме того, в данном случае нельзя было доверять, тем более, что упоминаемая в шифрованном письме некая БЕНДЕРСКАЯ, видимо, соучастница заговора была, как мне и тов. КАРАХАНУ было сказано д-ром Рицлером, одновременно и осведомительницей посольства и было высказано со стороны д-ра Рицлера пожелание не арестовывать ее немедленно, т.к. тогда она не сумеет узнавать больше и осведомлять о ходе заговора и чтобы с арестом ее повременить. Я должен отметить, что в расшифрованном в немецком посольстве первом листке фамилия «Бендерская» была заменена точками (……….), (этот расшифрованный литок я отдал при свидании д-ру Рицлеру). Я попросил д-ра Рицлера спросить своего осведомителя, откуда он знает, что можно обнаружить материал, произведя обыск ровно в 9 часов не раньше и не позже, откуда он получил шифр, какое было назначение найденных шифрованных листков, кого он знает из заговорщиков и т.д. Через тов. Карахана я потом настаивал, чтобы меня лично свели с осведомителями. Фамилия главного осведомителя мне не была названа, что касается Бендерской, то было сообщено, что когда она пришла в посольство в первый раз, у нея был замечен и отобран револьвер. (Бендерская была недавно перед обнаружением шифрованных листков приведена к нам в комиссию, по какому-то маловажному делу, и была сейчас же отпущена. Следствие вел следователь Визнер, заведывающий уголовным подотделом). Д-р Рицлер, наконец, согласился меня познакомить со своими осведомителями. За пару дней до покушения (дня точно не помню), я встретился с ним.
В начале нашей беседы присутствовал и лейтенант Миллер. Я стал расспрашивать осведомителя и с первых же его ответов увидел, что сомнения мои подтверждаются, что ответы его неуверенны, что он боится меня и путает. Одновременно старался, видимо, посеять ко мне недоверие со стороны лейтенанта Миллера, чтобы обезопасить себя от меня. Оказалось, что это он давал и первый раз адреса и указания и, вот, стал при мне же говорить, что по этим адресам были обнаружены нами воззвания, но почему-то дела мы не возбудили. Лейтенант Миллер был недолго при нашей беседе и, когда стал уходить, осведомитель вскочил встревоженный тоже уходить и только заверение лейтенанта, что ему нечего опасаться, что с ним ничего не случится — успокоило его немного, и он остался. Рассказал он мне следующее (восстанавливаю по памяти и отрывочным своим заметкам, записанным во время разговора с ним).
Называется Владимиром Иосифовичем Гинчем (адрес свой указать отказался, хотя я не настаивал). Русский, гражданин, в Москве живет около 7 лет, кинематографист. Организация, в которую вступил, называется «Союз Союзников», т.е. «С.С.» (см. шифров. листки) или «Спасение России». Обыск по указанным им германскому посольству в первый раз адресам не дал достаточных материалов потому, что надо было его произвести с субботы на воскресенье, а произведен был со среды на четверг (раньше, чем нужно).
Во время обыска по указанному им адресу в доме Нирензи (Б.Гнездиковский, 10), нашли воззвания, начальником отряда производящим обыск был Кузнецов. Он сам был через некоего Мамелюка (француза), с которым случайно познакомился, введен в боевую пятерку «С.С.» (это Савинков организует пятерками по схеме военной. Примеч. мое. Ф.Д.). В пятерку эту входили: 1) Мамелюк, 2) Олсуфьевский, 3 года служит на фабрике (Плющиха 19), 3) Моране, 4) Фейхис (Петровка 17, кв. 98 или 89), 5) Бютель (Б.Дмитровка 20 или 22, угол Столешникова кв. 8). Заговорщические воззвания печатались в 7 типографиях. Между прочим, на Никитской 4, что там комиссией были найдены воззвания; в Комарческом пер. в Серебрянниковском пер. № 5 у Антоновой, где Мамелюк заказывал воззвания.
Из этой последней типографии он от мальчика получил 2-3 уже отпечатанных воззвания, передал их в Посольство, от мальчика, а не от Мамелюка потому, что его заметили, как он ходит в посольство и перестали доверять. Когда его приняли в пятерку, потребовали присягу, он дал слово-клятву, что пойманный не выдаст никого из «пятерки», иначе сам будет убит. Заговорщики должны были давать ему воззвания для распространения, для этого дали ему зашифрованный адрес, но потом отобрали. Дали ему 20.000 рублей за участие в Союзе и за то, что ездил с ними на ж. ст. Фили, оттуда на извозчике куда-то поехал и привез в Москву 4 ящика чего-то. Много воззваний печаталось на пишущих машинках, где-то на Лубянке. Шифр он получил таким образом: недели 3 тому назад был у Мамелюка, на столе у него был шифр, сам Мамелюк на несколько минут ушел из комнаты, тогда он переписал его себе. В расшифровке письма, найденного у Уайбер, помогал германскому посольству. Об Уайбере узнал у Бендерской. Вошел в ея доверие, она проболталась. Просил ее не арестовывать по крайней мере до субботы, она нужна. Показал ея письмо, написанное к нему, где говорит о каких-то 800 рублях (спросил меня предварительно, знаю ли я почерк, т.к. она была нами арестована) и о том, что ее задержали и отпустили. Письмо было помечено 28/VI; в письме был указан ея адрес — я сказал ему, что запишу этот адрес, он просил этого не делать, т.к. до субботы, по крайней мере будет не нужно. Адрес ее я все-таки записал, так, чтобы он не заметил, что это адрес. После свидания с этим господином у меня больше не было сомнений, для меня факт шантажа был очевиден. Не мог только понять цели — думал, что «сбить комиссию и только» и занять не тем, чем нужно. Забыл еще отметить, что в конце разговора, когда я встал, чтобы идти, он просил меня пропуск в комиссию, что он несколько раз был там со сведениями, но его не хотели выслушать, что был и в отряде Попова, но тоже толку не добился. (После этой встречи я через тов. Карахана сообщил германскому посольству, что считаю арест Гинча и Бендерской необходимым, но ответа я не получил. Были арестованы только в субботу после убийства графа Мирбаха)».
«Кроты» в ВЧК
В отношении предателей в ВЧК её председатель пояснял следующее: «Александрович был введен в комиссию в декабре месяце прошлого года в качестве товарища Председателя по категорическому требованию членов СОВНАРКОМА левых с.-р. Права его были такие же, как и мои, имел право подписывать все бумаги и делать распоряжения вместо меня. У него хранилась большая печать, которая была приложена к подложному удостоверению от моего, якобы, имени, при помощи которого Блюмкин и Андреев совершили убийство. Блюмкин был принят в комиссию по рекомендации ЦК левых с.-р. Для организации в Отделе по борьбе с контр-революцией контр-разведки по шпионажу. За несколько дней, может быть, за неделю до покушения, я получил от Раскольниковой и Мандельштама (в Петрограде работает у Луначарского) сведения, что этот тип в разговорах позволяет говорить такие вещи: «Жизнь людей в моих руках, подпишу бумажку — через два часа нет человеческой жизни. Вот у меня сидит гражданин Пусловской, поэт, большая культурная ценность. Подпишу ему смертный приговор». Но если собеседнику нужна эта жизнь, он ее оставит и т.д. Когда Мандельштам, возмущенный, запротестовал — Блюмкин стал ему угрожать, что если он кому-нибудь скажет о нем, он будет мстить всеми силами. Эти сведения я тотчас же передал Александровичу, чтобы он взял от ЦК объяснение и сведения о Блюмкине для того, чтобы предать его суду. В тот же день на собрании комиссии было решено по моему предложению нашу контр-разведку распустить и Блюмкина пока отставить от должности. До получения объяснения от ЦК левых с.-р. я решил о данных против Блюмкина не докладывать».
О том, почему председатель ВЧК оказался якобы арестованным в подчиненном ему отряде и находился там весь период мятежа, Дзержинский сообщил:
«Сведения об убийстве графа Мирбаха я получил 6-го июля, около 3-х часов дня от председателя Совета Народных Комиссаров по прямому проводу. Сейчас же поехал в посольство вместе с тов. Караханом с отрядом, следователями и комиссарами, для организации поимки убийц.
Лейтенант Миллер встретил меня с громким упреком: «Что вы теперь скажете, господин Дзержинский?» Мне показана была бумага-удостоверение, подписанное моей фамилией. Это было удостоверение, написанное на бланке Комиссии, дающее полномочие Блюмкину и Андрееву просить по делу аудиенции у графа Мирбаха. Такого удостоверения я не подписывал, всмотревшись в подпись мою и тов. Ксенофонтова, я увидел, что подписи наши скопированы, подложны. Мне все сразу стало ясно. Фигура Блюмкина ввиду разоблачения его Раскольниковым и Мандельштамом — сразу выяснилась, как провокатора. Партию левых с.-р. я не подозревал еще думал, что Блюмкин обманул ея доверие. Я распорядился немедленно разыскать и арестовать его (кто такой Андреев — я не знал). Один из комиссаров, тов. Беленький, сообщил тогда мне, что недавно, уже после убийства, видел Блюмкина в отряде Попова. Между тем, сам распорядился о немедленном аресте Гинча, который предполагал до субботы (роковой) не арестовывать Бендерской и эту последнюю. Беленький вернулся с известием, что Попов ему сообщил, будто Блюмкин уехал в больницу на извозчике (Блюмкин, как говорили там, сломал себе ногу), но это он, Беленький, сомневался в правде слов Попова, что он скрывает его из товарищеского чувства. Тогда я с тремя товарищами (Трепаловым, Беленьким и Хрусталевым), посоветовавшись с Председателем Совнаркома, а также и с председателем ЦИК — поехал в отряд, чтобы узнать правду и арестовать Блюмкина и укрывающих его. Приехавши в отряд, я спросил Попова, где Блюмкин, тот ответил, что уехал больной на извозчике, я спросил его, кто видел это, тот указал на зав. хозяйством. Призвали его, он подтвердил. Я спросил его, в какую больницу он уехал, ответил незнанием. В ответах был развязным, видимо, лгал. Я потребовал, чтобы призвали постовых солдат, которые подтвердили бы, что видели Блюмкина уезжающим — таких не нашлось. А надо сказать, что солдаты, вооруженные с ног до головы, видимо, были демобилизованы, толпились в штабе и перед штабом, что постовые всюду расставлены. Я потребовал от Попова честного слова революционера, чтобы он сказал, что у него Блюмкин или нет. На это он мне ответил «даю слово», что не знаю здесь ли он (шапка Блюмкина лежала на столе). Тогда я приступил к осмотру помещения, оставив при Попове тов. Хрусталева и потребовал, чтобы все оставшиеся оставались на своих местах. Я стал осматривать помещение тов. Трепаловым и Беленьким. Мне все открывали, одно помещение пришлось взломать. В одной из комнат тов. Трепалов стал расспрашивать находящегося там финна и тот сказал, что такой там есть. Тогда подходят ко мне Прошьян и Карелин и заявляют, чтобы я не искал Блюмкина, что граф Мирбах убит им по постановлению ЦК их партии, что всю ответственность берет на себя ЦК. Тогда я заявил, что я их объявляю арестованными и что если Попов откажется их выдать мне, то я его убью, как предателя. Прошьян и Карелин согласились тогда, что подчиняются, но вместо того, чтобы сесть в мой автомобиль, бросились в комнату штаба, а оттуда прошли в другую комнату. При дверях стоял часовой, который не пустил меня за ними, за дверями я заметил Александровича, Трутовского, Черепанова, Спиридонову, Фишман, Камкова и других неизвестных мне лиц. В комнате штаба было около 10-12 матросов.
Я обратился к ним, требуя подчинения себе, содействия в аресте провокаторов. Они оправдывались, что получили приказ в ту комнату никого не пускать. Тогда входит Саблин, подходит ко мне и требует сдачи оружия, я ему не отдал и снова обратился к матросам, позволят ли они, чтобы этот господин разоружил меня — их председателя, что их желают использовать для гнусной цели, что обезоружение насильственное меня, присланного сюда от Совнаркома — это объявление войны Советской власти. Матросы дрогнули, тогда Саблин выскочил из комнаты. Я потребовал Попова, тот не пришел, комната наполнялась другими матросами. Подошел тогда ко мне помощник Попова — Протопопов, схватил за обе руки и тогда меня обезоружили. Я обратился снова к матросам. Тогда входит Спиридонова и по-своему объясняет, почему нас задерживают, – за то, что мы были зоодно с Мирбахом. Между прочим, Трепалов говорил мне, что его обезоружила собственноручно Спиридонова, т.е. матросы держали его за руки, а она вынула из кармана револьвер. Обезоружив нас, к нам приставили караул, а сами устроили рядом митинг, где слышен был голос Спиридоновой и хлопки. Надо было с себя и с матросов снять тяжесть измены (это все чувствовали во время нашего обезоруживания) при помощи их фраз и выкриков. Должен еще отметить, что Попов в комнату явился только после того, как мы были обезоружены, и когда я ему бросил «изменник» — сказал, что всегда выполнял мои приказания, а теперь действует по постановлению своего ЦК. Стал бросать потом обвинения, что наши декреты пишутся по приказанию «его сиятельства гр. Мирбаха», что мы предали Черноморский флот. Матросы же обвиняли в том, что отнимаем муку у бедняков, что погубили предательски флот, что обезоруживаем матросов, что не даем им ходу, хотя они на себе вынесли всю тяжесть революции. Единичные голоса раздавались, что обезоружив их анархистов расстреляли в Бутырках больше 70 человек, то «меня напр. Советская власть в Орле посадила на 3 месяца, на Пасху, что в деревнях повсюду ненавидят Советскую власть». Потом пришли Черепанов, Саблин. Этот, первый, потирая руки, радостно говорил: «У вас были октябрьские дни — у нас июльские. Мир сорван и с этим фактом вам придется считаться, мы власти не хотим, пусть будет так, как на Украине, мы пойдем в подполье, пусть займут немцы Москву».
Попов говорил, что с чехословаками теперь не придется воевать. Потом привели арестованными Лациса, Дабаля и др., потом Жаворонкова (секр. Муралова, члена Морской коллегии, по фамилии не знаю), ночью Смидовича, Венглинского и др. Попов радостный прибегал к нам часто со сведениями: отряд Венглинского присоединился к нам, Покровские казармы арестовывают комиссаров и присоединяются к нам, латыши к нам присоединяются, все Замоскворечье за нами, прибыло 2.000 донских казаков из Воронежа, Муравьев к нам едет, мартовский полк с нами. У нас уже шесть тыс. человек, рабочие шлют нам делегации. Их радушное настроение испортило известие, что Спиридонова и фракция арестованы. Попов влетел: «За Марию снесу пол-Кремля, пол-Лубянки, пол-театра. И действительно, были нагружены людьми автомобили и уехали для выручки. Раздавались консервы, сапоги, провиант, достали белые баранки. Замечалось, что люди выпили. Из разговоров наших с матросами видно было, что чувствовали свою неправоту и нашу правду. Очевидным было, что там не было никакой идейности, что говорило через них желание нажиться, людей уже оторванных от интересов трудовых масс солдат по профессии, вкусивших сладость власти и полной беззаботной обеспеченности в характере завоевателей. Многие из них — самые рьяные — имели по 3-4 кольца на пальцах».
«Железного Феликса» обманули?!
На вопрос, как случалось, что такие люди попали к вам в отряд, Дзержинский отвечал так:
«Это дело Александровича, Попова и ЦК левых с.р. Александровичу я доверял вполне. Работал с ним все время в комиссии и всегда почти он соглашался со мною и никакого двуличья не замечал. Это меня обмануло и было источником всех бед. Без этого доверия я не поручил бы ему дела против Блюмкина, не поручил бы ему расследовать жалобы, которые поступали иногда на отряд Попова, не доверял бы ему, когда он ручался за Попова в тех случаях, когда у меня возникали сомнения в связи со слухами о его попойках. Я и теперь не могу помириться с мыслью, что это сознательный предатель, хотя все факты налицо и не может быть после всего двух мнений о нем. Отряд же его превратился в банду следующим образом: после посылки финнов на чехо-словацкий фронт, осталось их в отряде немного, из оставшихся более сознательных, Попов стал увольнять и набирать новых уже для определенной цели — Александрович стал туда постоянно ездить. Пришли черноморцы, а получили о них сведения от тов. Цюрюпы, что это банда. Велел Попов сделать разведку. Отряду Попова всегда поручалось разоружение банд и он всегда блестяще выполнял такие поручения — в результате без ведома комиссии он принял до 150 человек в свой отряд, принимал также и балтийцев по собственному почину и для своих целей. За 2-3 дня до роковой субботы Попов держал свой отряд в полной боевой готовности, нервируя всех «данными» своей разведки, что немецкие контр-революционеры собираются разоружить отряд и арестовать самого Попова. В ночь с пятницы на субботу Попов забил особенную тревогу, что якобы нападение готовится в эту ночь. Верность своих данных подтверждал тем уже не измышленным фактом, что получил от комиссии повестку явиться для допроса в субботу в 2 часа дня. Повестка эта была послана комиссией по делу обвинения его в злоупотреблениях при получении из интендантства консервов. Получал гораздо большее количество, чем имел на то право. Оставшиеся финны в большинстве своем остались нам верны до конца.
Должен добавить еще, что из видных эс-эров, находясь в помещении, я видел Магеровского. Он пришел к нам в комнату и просил одного из заключенных ими наши латышских разведчиков пойти с нашим и сказать, что все это недоразумение. Александрович, как оказалось теперь, получив для сдачи в кладовую пятьсот сорок четыре тыс. руб. отобранных у арестованного — передал эти деньги в ЦК своей партии. Кроме этого, он старался посеять к Заксу недоверие, заявив мне, что ЦК его — не доверяет ему.
Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ.
10-го июля 1918 г.»
Вопросы без ответов
Из показаний Дзержинского видно, что не все концы сходятся с концами. Почему цепкий въедливый в других делах Феликс Эдмундович в случае с покушением на Мирбаха раз за разом проявлял столь вопиющую небдительность и нерасторопность? Как получилось, что всегда крайне разборчивый в кадрах он в тот момент окружил себя «неблагонадежными» левыми эсерами и при этом бесконтрольно доверял им? Исходя из каких мотивов в германское посольство председатель ВЧК поехал с многочисленной вооруженной «свитой», а во взбунтовавшийся отряд едва ли не в одиночку? Сюда можно добавить противоречие, возникшее по дальнейшему ходу дела. Например, почему в июле 1918 года столь жестоко обошлись далеко не с высокопоставленными участниками мятежа (расстрел без суда), намеревались провести показательный процесс над лидерами ЦК партии левых эсеров, а в ноябре все свели к достаточно условным, формальным наказаниям?.. Причем через три с половиной месяца и их отменили по амнистии (постановление Ревтрибунала от 15 марта 1918 года).
В материалах уголовного дела нет прямых ответов на эти вопросы. Но прошедшие с тех пор 90 лет кое на что открывают глаза.
Сейчас уже для многих очевидно, что тогда, как впрочем и в нынешнюю смуту, в России вели жестокую борьбу за влияние две мощные силы с полюсами в Германии и США. Поскольку национальных российских интересов политики, возглавлявшие тогда страну, не выражали, им приходилось вольно или не вольно прибиваться к какому-то из этих двух берегов. Ленин, по многим данным, ориентировался на Германию. У Дзержинского могли быть иные внутренние симпатии (во всяком случае своими действиями в ситуации с покушением на Мирбаха он объективно сыграл на руку англо-американскому союзу). К середине 1918 года германские позиции в России были очень сильны. Убийство Мирбаха поколебало почву под ногами, говоря современным языком, у пронемецких агентов влияния. Тем не менее у них еще осталось достаточно могущества для расправы с пособниками стратегического соперника. И Дзержинский, если он сознательно подыгрывал англо-американцам (в данном случае в лице левых эсэров), не мог не учитывать этого. «Странный» арест в отряде ВЧК вполне был способен и избавить от конкретных («засвечивающих») действий в период мятежа, и обеспечить, как говорят, имидж пострадавшего, что снимало вопросы, связанные с «небдительностью» и пр.
Но во второй половине 1918 года в самой Германии вспыхивает революция. Вильгельм II свергнут. Беспорядки взрывают страну. Увязнув в них, Германия резко ослабляет свои позиции в России. Это естественно ведет к усилению англо-американского влияния. Уже 13 ноября Россия в одностороннем порядке аннулирует Брестский мирный договор, вокруг которого совсем не давно было сломано столько копий. Проамериканские агенты влияния фактически уводят из-под ответственности вчерашних мятежников, которым при иных обстоятельствах грозила бы «вышка». И те спокойно доживают свой век, рука об руку с «нелюбимой» Советской властью. (Тот же Блюмкин работал в ВЧК-ОГПУ на руководящих должностях до 1929 года, когда был расстрелян уже совсем по другому делу).
Конечно, все сказанное по отношению конкретно к Дзержинскому - лишь версия. Но если именно под таким углом зрения посмотреть на произошедшее 6-7 июля 1918 года, то сразу же сглаживаются многие противоречия в действиях председателя ВЧК.
Так что, несмотря на то, что в уголовном деле о мятеже левых эсеров все точки наконец-то расставлены, политические вопросы остались. Возможно навсегда.
Из досье СП
Картину случившегося в июле 1918 года существенно добавляют современные реабилитационные дела в отношении Блюмкина и Андреева. Они представляют определенный исторический интерес. Приведу в сокращении.
З а к л ю ч е н и е
об отказе в реабилитации Андреева Н.А. по уголовному дел «О контрреволюционном заговоре ЦК партии левых социалистов-революционеров против Советской власти и революции». Арх. № Н-8
По приговору Ревтрибунала при ВЦИК Советов от 27 ноября 1918 года за участие в контрреволюционном заговоре Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров против Советской власти и революции Андреев Николай А. (отчество, год и место рождения не указаны), член Ревтрибунала при ВЦИК, заключен в тюрьму с применением принудительных работ сроком на три года.
Приговор Андрееву вынесен заочно, о чем в протоколе заседания Ревтрибунала при ВЦИК от 27.11.18 отмечено, что в судебное заседание трибунала «…доставлены Спиридонова и Саблин, остальные обвиняемые …Андреев… от суда скрылись…»
Из материалов уголовного дела следует, что 6 июля 1918 года около 14 часов дня в помещение германского посольства в Москве прибыли начальник отдела по борьбе с международным шпионажем ВЧК Блюмкин и член Ревтрибунала Андреев и настоятельно потребовали личного свидания с послом графом Мирбахом. Когда в сопровождении сотрудников посольства Рицлера и Мюллера посол вошел в приемную, Блюмкин выстрелил в него из револьвера, а Андреев, в свою очередь, произвел несколько выстрелов в Рицлера и Мюллера и по убегавшему из приемной Мирбаху. Вслед убегавшему послу Блюмкин бросил гранату, после взрыва которой Рицлер и Мюллер обнаружили в зале посольства не подававшего признаков жизни Мирбаха.
На следующий день после убийства ЦК партии левых социалистов-революционеров выпустил воззвание следующего содержания: "Палач трудового народа, друг и ставленник Вильгельма граф Мирбах убит карающей рукой революционера».
7 июля 1918 года по постановлению Совета Народных Комиссаров была образована Особая следственная комиссия по расследованию контрреволюционного выступления партии левых социалистов-революционеров против Рабоче-крестьянского правительства в составе: П.И. Стучки, В.Э. Кингисеппа, Я.С. Шейнкмана, которая установила:
«I. Стремясь, вопреки ясно выраженной 5 съездом воле рабочих и деревенской бедноты, втянуть Советскую республику в кровавую войну с Германией, ЦК партии л.с.-р. Постановил убить германского посла гр. Мирбаха. Постановление это было приведено 6 июля в 3 часа дня в исполнение членами партии левых с.-р. Блюмкиным и Андреевым.
II. С тою же целью вовлечения России в войну ЦК партии левых с.-р. Сделал 6 и 7 июля попытку захватить власть в свои руки путем вооруженного ниспровержения Рабоче-крестьянского правительства, для чего «…состоящий из левых с.-р. Отряд Попова поднял восстание в гор. Москве и пытался захватить правительственные учреждения… произвел арест … председателя чрезвычайной следственной комиссии по борьбе с контрреволюцией Дзержинского… На основании изложенного Особая следственная комиссия постановляет: подвергнуть задержанию всех членов ЦК партии левых с.-р. …»
Допрошенный по настоящему делу адъютант графа Мирбаха лейтенант Мюллер показал, что он, вместе с доктором Рицлером, 6 июля около 3 часов дня в приемной посольства увидел двух лиц, один из них был смуглый брюнет с бородой и усами, который отрекомендовался Блюмкиным, другой рыжеватый, без бороды, с маленькими усами, назвался Андреевым, а по словам Блюмкина являлся председателем революционного трибунала. Они просили переговорить с графом по личному делу. Доктор Рицлер отправился к графу и вскоре вернулся вместе с ним. Уже в приемной для него стало ясно, что визит Блюмкина и Андреева связан с офицером Робертом Мирбахом, дальним родственником графа, подозреваемом в шпионаже. Когда рыжеватый мужчина заметил, что «… по-видимому послу угодно знать меры, которые могут быть приняты против него…», второй мужчина вскочил со стула, выхватил из портфеля револьвер и выстрелил по несколько раз в нас троих. После взрыва бомбы оба преступника скрылись на поджидавшем их автомобиле.
Допрошенный по настоящему делу Дзержинский показал, что известие об убийстве графа Мирбаха он получил 6 июля около 3 часов дня от Председателя совета Народных Комиссаров и сразу же выехал для организации поимки убийц. По приезду в посольство «…мне показана была бумага – удостоверение, подписанное моей фамилией. Это было удостоверение, написанное на бланке комиссии, дающее полномочие Блюмкину и Андрееву просить по делу аудиенции у графа Мирбаха. Такого удостоверения я не подписывал, всмотревшись в подпись мою и тов. Ксенофонтова я увидел, что подписи наши скопированы, подложны… я распорядился немедленно разыскать и арестовать его (Блюмкина), кто такой Андреев, я не знал…». Во время нахождения в отряде Попова Дзержинский узнал, что граф Мирбах убит по постановлению центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров.
Революционный трибунал при ВЦИК на своем заседании 27.11.18 признал «предъявленные Андрееву… обвинения в заключении Обвинительной коллегии доказанными…» и приговорил Андреева к трем годам тюремного заключения с применением принудительных работ, несмотря на то, что государственный обвинитель Крыленко в это же заседании предложил Андреева «совершившего террористический акт, но не принимавшего активного участия в восстании, удалить навсегда из пределов Советской республики…».
15 марта 1919 года Революционный трибунал при ВЦИК, заслушав доклад Председателя Обвинительной коллегии тов. Крыленко «…о применении амнистии VI съезда Советов, согласно 3 пункту Акта об амнистии по отношению к осужденным 1 и 2 сессии Верховного трибунала постановил: 1) к осужденным в тюрьму… Андрееву… и др. … обвиняемым по делу о контрреволюционном заговоре Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров и других лиц этой же партии против левых социалистов-революционеров и других лиц этой же партии против Советской власти и революции — амнистии не применять».
(т. 1, л.д. 309)
Таким образом следует признать, что Андреев Николай А., непосредственно участвовавший в организации и исполнении террористического акта в отношении германского посла в Москве графа Вильгельма Мирбаха был осужден 27 ноября 1918 года Верховным революционным трибуналом при ВЦИК обоснованно и оснований для его реабилитации по настоящему уголовному делу не имеется.
На основании изложенного, руководствуясь ст. 4 Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18.10.91 г., признать Андреева Николая А. обоснованно осужденным по настоящему уголовному делу и не подлежащим реабилитации».
З а к л ю ч е н и е
об отказе в реабилитации Блюмкина Я.Г. по уголовному дел «О контрреволюционном заговоре ЦК партии левых социалистов-революционеров против Советской власти и революции». Арх. № Н-8
По приговору Ревтрибунала при ВЦИК Советов от 27 ноября 1918 года за участие в контрреволюционном заговоре Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров против Советской власти и революции Блюмкин Яков Григорьевич, 1900 года рождения, уроженец гор. Одессы, начальник Отдела по борьбе с международным шпионажем ВЧК, заключен в тюрьму с применением принудительных работ сроком на три года. Приговор Блюмкину Я.Г. вынесен заочно, о чем в протоколе заседания Ревтрибунала при ВЦИК Советов от 27.11.18 отмечено, что в судебное заседание трибунала «…доставлены Спиридонова и Саблин, остальные обвиняемые … Блюмкин… от суда скрылись…».
Из материалов уголовного дела следует, что 6 июля 1918 года сотрудниками Московской Уголовно-розыскной милиции Бабишевым и Яковлевым был осмотрен портфель, оставленный преступниками на месте происшествия в помещении германского посольства. В портфеле обнаружены две папки синего цвета, на обложке одной из которых имеется надпись: «Дело гр. Р.Мирбаха № 7», в котором находилось обязательство Роберта Мирбаха сотрудничать с ВЧК.
«Я, нижеподписавшийся, венгерский подданный, военнопленный офицер австрийской армии граф Роберт Мирбах обязуюсь добровольно по личному (желанию) доставлять в Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией секретные сведения о Германии и о германском посольстве в России. Все напечатанное здесь подтверждаю и добровольно буду исполнять. Граф Роберт Мирбах, 10 июня 1918 года».
Здесь же обнаружены показания графа Роберта Мирбаха от 9 июня 1918 года, данные заведующему секретным отделом Я.Блюмкину, переписка на 9 листах относительно ареста Мирбаха и ордер Чрезвычайной следственной комиссии № 2582 от 8 июня 1918 г.
Во второй папке, имеющей на обложке надпись: «Бумаги по ликвидации отделения» обнаружена копия секретного документа, касающегося роли Германского и Австрийского генерального штаба в отношении России.
На столе в приемной посольства, где был оставлен портфель, обнаружено удостоверение № 1428 от 6 июля 1918 года, выданное Всероссийской Чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Совете Народных Комиссаров, заверенное печатью комиссии и подписанное Председателем ВЧК Дзержинским и секретарем Ксенофонтовым. Этим удостоверением Всероссийская Чрезвычайная комиссия «… уполномачивает ея члена Якова Блюмкина и представителя революционного трибунала Николая Андреева войти в переговоры с господином германским послом в Российской республике по поводу дела, имеющему непосредственное отношение к господину послу…».
Допрошенный по настоящему делу первый советник германского посольства в Москве доктор Курт Рицлер показал, что 6 июля в помещение посольства «…явилось двое мужчин с портфелями и рекомендательным письмом от начальника Лубянского комитета Дзержинского, чтобы поговорить с графом по личному делу. Когда граф вышел к ним для беседы, они развернули дело, содержащее якобы документы по заявлению какого-то неизвестного заключенного, члена отдаленной венгерской ветви фамилии графов Мирбахов. Приблизительно минут через пять один из них начал стрелять в графа, в меня и еще в присутствовавшего там же лейтенанта Мюллера. Граф бросился в соседнюю комнату, его преследовал второй мужчина, который пустил графу сзади пулю в голову. Первый продолжал стрелять в лейтенанта Мюллера и в меня и побежал в соседнюю комнату. Оба бросили ручные гранаты, по-видимому, чтобы прикрыть себе отступление и выскочили в открытое окно…».
Обстоятельства совершения Блюмкиным и Андреевым убийства германского посла в России графа Вильгельма Мирбаха подтвердили и допрошенных по настоящему делу Низов Н.С., Грейг О., Гемке В., Головина Л.С., Гинч В.И., Валяев В.М.
Допрошенный 17-19 апреля 1919 года в Киевской ЧК об убийстве графа Мирбаха в Москве Блюмкин показал: «Убийство было совершено при посредстве револьвера и толовой бомбы мной, бывшим членом ВЧК, членом партии левых соц.-револ. Яковом Блюмкиным… также членом названной партии Николаем Андреевым…».
Далее он показал, что при бегстве из посольства, он выпрыгнул в окно и при этом получил надлом лодыжки и разрыв связок, а из автомобиля его перенесли на руках в штаб, где его постригли, побрили, переодели в солдатскую форму и поместили в лазарет. 7 июля, после отступления отряда Попова, его увезли в первую городскую больницу, где он назвался красноармейцем Григорием Беловым, якобы раненым в бою с поповцами. Из больницы он убежал 9 июля, несколько дней скрывался в Москве, а 12 июля уехал в Рыбинск, где проживал под фамилиями Авербуха и Вишневского.
В сентябре Блюмкин связался с ЦК и попросил отправить его на Украину, после чего переехал в Петроградскую губернию, жил в Гатчине, Царском Селе, а 5 сентября уехал через Курск в Белгород, где был членом «… боевой организации партии и работал по подготовке нескольких террористических предприятий против виднейших главарей контр-револ. Такого рода деятельность продолжалась до свержения гетмана. При правительстве Директории, в период диктатуры кулачества, офицерства и сичевых стрельцов работал до восстановления на Украине Советской власти, организовал на Подолии Ревкомы и повстанческие отряды, был членом нелегального Совета Раб. Депутатов в Киеве…».
Следственная комиссия при ВЦИК признала, что данными следствия Блюмкин «… вполне изобличается в инкриминируемых им преступлениях».
На основании изложенного, руководствуясь ст. 1 Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18.10.91 г. признать Блюмкина Якова Григорьевича обоснованно осужденным по настоящему уголовному делу и не подлежащим реабилитации.
Ст. помощник Генерального прокурора Российской Федерации Весновская Г.Ф.»
Сергей Турченко
8 июля 1918 года, по указанию Ленина, в собственном кабинете на Лубянке был задержан председатель ВЧК Ф.Дзержинский по подозрению в организации убийства германского посла Мирбаха. Этот эпизод советская историческая наука долгое время замалчивала. Недавно в архиве Генеральной прокуратуры РФ наш корреспондент ознакомился с сенсационным документом — стенограммой допроса председателя ВЧК Феликса Дзержинского «по делу убийства германского посланника графа Мирбаха». Оказывается, председатель советского правительства Владимир Ленин после мятежа левых эсеров в июле 1918 года подозревал «железного Феликса» в работе на английскую разведку. Вождь приказал задержать Дзержинского на Лубянке и потребовал от него письменных ответов на возникшие вопросы о роли председателя ВЧК в организации покушения на Мирбаха, которое послужило сигналом и поводом к мятежу. Этот документ обнаружен во время недавнего пересмотра управлением по реабилитации жертв политических репрессий Генпрокуратуры РФ уголовного дела более чем 90-летней давности «О контрреволюционном заговоре ЦК партии левых социалистов-революционеров». При новом расследовании открылись неожиданные нюансы.
читать дальше
Традиционная версия
В советское время эта таинственная страница в истории Советской России трактовалась однозначно: якобы в знак протеста против ратификации Брестского мирного договора с Германией левые эсеры отказались участвовать в работе Совнаркома (но остались во ВЦИК и ВЧК), а в июле 1918 года руководители этой партии Спиридонова, Комков, Карелин, Саблин и другие, опираясь на отряд ВЧК под командованием левого эсера Попова, подняли мятеж. Для срыва Брестского мирного договора, по их указанию был убит германский посол в Москве граф Мирбах. Уже к вечеру 7 июля мятеж был разгромлен. В тот же день участвовавший в нем заместитель Дзержинского - Александрович и 12 чекистов из отряда Попова были расстреляны. 27 ноября Ревтрибунал при ВЦИК приговорил лидеров партии левых эсеров к одному году принудительных работ каждого. Непосредственные убийцы Мирбаха - Яков Блюмкин и Николай Андреев получили по три года.
Генеральная прокуратура РФ в соответствии с Законом «О реабилитации жертв политических репрессий» пересмотрела уголовные дела участников заговора. Реабилитированы все, кроме убийц германского посла.
В исторических исследованиях советского периода убийство Мирбаха описывается примерно так. Начальник отдела по борьбе с международным шпионажем ВЧК Яков Блюмкин (член партии левых эсеров) в ночь с 5 на 6 июля 1918 года получает санкцию «своего» ЦК на убийство Мирбаха. К акции он привлекает единомышленника, тоже сотрудника ВЧК Николая Андреева. Вооружившись пистолетами и бомбой, террористы в 14 часов 6 июля прибыли в германское посольство, по поддельному мандату ВЧК на право переговоров с Мирбахом проникли к послу и убили его. Затем выпрыгнули в окно и на поджидавшей машине уехали в отряд Попова.
Официально Дзержинский узнал о случившемся по прямому проводу от Ленина около 15 часов. Он сразу же поехал в германское посольство, а оттуда - в отряд Попова арестовывать Блюмкина и Андреева. Но председателя ВЧК самого там якобы арестовали и продержали до разгрома мятежа.
Традиционная версия вроде бы и верна, но после знакомства с многотомным уголовным делом происшедшее видится несколько по-другому.
Оказывается, Дзержинский в тот период неоднократно получал информацию о готовящемся покушении на Мирбаха, но действенных мер не принял. После случившегося над председателем ВЧК нависла тень подозрения. По указанию Ленина, 10 июля Дзержинский был допрошен на Лубянке и от серьезных последствий его спас только непререкаемый авторитет среди чекистов и соратников по партии.
Почему чекисты не предотвратили покушение?
Между тем, через 90 лет после событий материалы этого засекреченного дознания вызывают немало вопросов. Процитируем их, тем более что показания Дзержинского полностью публикуются впервые (стиль документа сохранен).
На вопрос, почему, получая данные о готовящемся покушении, чекисты не предотвратили его, председатель ВЧК отвечал:
«Приблизительно в половине июня т.г. мною были получены от тов. Карахана сведения, исходящие из германского посольства, подтверждающие слухи о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства и о заговоре против Советской власти. Членами германского посольства был дан список адресов, где должны были быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики; кроме этого списка был дан в немецком переводе текст двух воззваний. Это дело было передано для расследования т.т. ПЕТЕРСУ и ЛАЦИСУ. Несмотря, однако, на столь конкретные указания, предпринятые комиссией обыски ничего не обнаружили и пришлось всех арестованных по этому делу освободить. Я был уверен, что членам германского посольства кто-то дает умышленно ложные сведения для шантажирования их или для других более сложных политических целей. Уверенность моя опиралась не только на факте, что обыски не дали никакого результата, но и на том, что доставленные нам воззвания нигде в городе распространены небыли. Затем в конце июня (28-го) мне был передан новый материал, полученный из германского посольства, о готовящихся заговорах. Сообщалось, что вне всякого сомнения в Москве против членов германского посольства и против представителей Советской власти готовятся покушения и что можно одним ударом раскрыть все нити этого заговора. Необходимо только сегодня же, т.е. 28-го июня, вечером в 9 часов послать верных людей (неподкупных) для обыска по Петровке 19, кв. 35. Необходимо исследовать самым тщательным образом абсолютно всё находящееся в квартире: каждый клочок бумаги, книги, журналы и т.д. Если найдется что-либо шифрованное — необходимо доставить в посольство — там сейчас же расшифруют. Хозяином квартиры являлся д-р И.И. Андрианов, у которого живет англичанин Ф.М. Уайбер, главный организатор заговора. Получив такие сведения т.т. Петерсоном и Лацисом был послан в указанное место и время (точно) наряд товарищей, заслуживающих полного доверия, для обыска. Было задержано несколько лиц, в том числе учитель английского языка Уайбер. У него было найдено на столе в книге — шесть листков шифрованных. Ничего больше, что могло бы его компрометировать — обнаружено не было.
Гр. Уайбер на допросе заявил, что он политикой не занимается и что он не знает каким путем попали в его книжку шифрованные листки, и что он сам недоумевает по этому поводу. Один из найденных листков, начинающийся шифром, был передан тов. Караханом членам германского посольства для расшифровки по имеющемуся у них ключу. Они отослали нам этот листок обратно уже расшифрованным, а также и сам ключ. Остальные листки расшифровали уже мы (я, Карахан и Петерс). Ознакомившись с содержанием этих листовок, я пришел к убеждению, что кто-то шантажирует и нас и германское посольство и что может быть гр. Уайбер — жертва этого шантажа.
Для выяснении своих сомнений я попросил тов. Карахана познакомить меня непосредственно с кем-либо из германского посольства. Я встретился с д-ром Рицлером и лейтенантом Миллером. Я высказал им все свои сомнения и мою почти уверенность, что кто-то их шантажирует. Д-р Рицлер указал, что трудно предполагать, т.к. денег дающие ему сведения лица от него не получают. Я указал, что могут быть и политические мотивы предполагаемой мистификации, как например: — желание врагов направить наше внимание на ложные следы. Что здесь какая-то интрига, я тем более был уверен, что я получил вполне достоверные сведения, что именно д-ру Рицлеру сообщено будто бы я смотрю сквозь пальцы на заговоры, направленные непосредственно против безопасности членов германского посольства, что, конечно, является выдумкой и клеветой. Этим недоверием к себе я объяснил тот странный факт, связывающий мне руки в раскрытии заговорщиков или интриганов, что мне не было сообщено об источнике сведений о готовящихся покушениях; этим недоверием, кем-то искусственно поддерживаемом, я объяснил и тот факт, что нам сразу не был прислан ключ к шифру и что нужно было убеждать д-ра Рицлера дать нам этот ключ к шифру заговорщиков и что он предлагал первоначально весь материал, найденный отправить в посольство.
Очевидным для меня было, что это недоверие было возбуждено лицами, имеющими в этом какую-либо цель помешать мне раскрыть настоящих заговорщиков, о существовании которых на основании всех имеющихся у меня данных я не сомневался. Я опасался покушений на жизнь гр. Мирбаха со стороны монархических контр-революционеров, желающих добиться реставрации путем военной силы германского милитаризма, а также со стороны контр-революционеров — савинковцев и агентов англо-французских банкиров». Недоверие ко мне со стороны дающих мне материал, связывало мне руки. Результаты обыска и содержание шифрованных листков и сам способ шифрования (шифр детский — каждая буква имеет один только знак, слово отделяется от слова, употребление знаков препинания и т.д.) и неизвестность источника, не давали мне никаких нитей для дальнейшего следствия. Опыт же мне показал, что неизвестным источником, безнаказанным и не подлежащим проверке — доверять ни в коем случае нельзя.
Кроме того, в данном случае нельзя было доверять, тем более, что упоминаемая в шифрованном письме некая БЕНДЕРСКАЯ, видимо, соучастница заговора была, как мне и тов. КАРАХАНУ было сказано д-ром Рицлером, одновременно и осведомительницей посольства и было высказано со стороны д-ра Рицлера пожелание не арестовывать ее немедленно, т.к. тогда она не сумеет узнавать больше и осведомлять о ходе заговора и чтобы с арестом ее повременить. Я должен отметить, что в расшифрованном в немецком посольстве первом листке фамилия «Бендерская» была заменена точками (……….), (этот расшифрованный литок я отдал при свидании д-ру Рицлеру). Я попросил д-ра Рицлера спросить своего осведомителя, откуда он знает, что можно обнаружить материал, произведя обыск ровно в 9 часов не раньше и не позже, откуда он получил шифр, какое было назначение найденных шифрованных листков, кого он знает из заговорщиков и т.д. Через тов. Карахана я потом настаивал, чтобы меня лично свели с осведомителями. Фамилия главного осведомителя мне не была названа, что касается Бендерской, то было сообщено, что когда она пришла в посольство в первый раз, у нея был замечен и отобран револьвер. (Бендерская была недавно перед обнаружением шифрованных листков приведена к нам в комиссию, по какому-то маловажному делу, и была сейчас же отпущена. Следствие вел следователь Визнер, заведывающий уголовным подотделом). Д-р Рицлер, наконец, согласился меня познакомить со своими осведомителями. За пару дней до покушения (дня точно не помню), я встретился с ним.
В начале нашей беседы присутствовал и лейтенант Миллер. Я стал расспрашивать осведомителя и с первых же его ответов увидел, что сомнения мои подтверждаются, что ответы его неуверенны, что он боится меня и путает. Одновременно старался, видимо, посеять ко мне недоверие со стороны лейтенанта Миллера, чтобы обезопасить себя от меня. Оказалось, что это он давал и первый раз адреса и указания и, вот, стал при мне же говорить, что по этим адресам были обнаружены нами воззвания, но почему-то дела мы не возбудили. Лейтенант Миллер был недолго при нашей беседе и, когда стал уходить, осведомитель вскочил встревоженный тоже уходить и только заверение лейтенанта, что ему нечего опасаться, что с ним ничего не случится — успокоило его немного, и он остался. Рассказал он мне следующее (восстанавливаю по памяти и отрывочным своим заметкам, записанным во время разговора с ним).
Называется Владимиром Иосифовичем Гинчем (адрес свой указать отказался, хотя я не настаивал). Русский, гражданин, в Москве живет около 7 лет, кинематографист. Организация, в которую вступил, называется «Союз Союзников», т.е. «С.С.» (см. шифров. листки) или «Спасение России». Обыск по указанным им германскому посольству в первый раз адресам не дал достаточных материалов потому, что надо было его произвести с субботы на воскресенье, а произведен был со среды на четверг (раньше, чем нужно).
Во время обыска по указанному им адресу в доме Нирензи (Б.Гнездиковский, 10), нашли воззвания, начальником отряда производящим обыск был Кузнецов. Он сам был через некоего Мамелюка (француза), с которым случайно познакомился, введен в боевую пятерку «С.С.» (это Савинков организует пятерками по схеме военной. Примеч. мое. Ф.Д.). В пятерку эту входили: 1) Мамелюк, 2) Олсуфьевский, 3 года служит на фабрике (Плющиха 19), 3) Моране, 4) Фейхис (Петровка 17, кв. 98 или 89), 5) Бютель (Б.Дмитровка 20 или 22, угол Столешникова кв. 8). Заговорщические воззвания печатались в 7 типографиях. Между прочим, на Никитской 4, что там комиссией были найдены воззвания; в Комарческом пер. в Серебрянниковском пер. № 5 у Антоновой, где Мамелюк заказывал воззвания.
Из этой последней типографии он от мальчика получил 2-3 уже отпечатанных воззвания, передал их в Посольство, от мальчика, а не от Мамелюка потому, что его заметили, как он ходит в посольство и перестали доверять. Когда его приняли в пятерку, потребовали присягу, он дал слово-клятву, что пойманный не выдаст никого из «пятерки», иначе сам будет убит. Заговорщики должны были давать ему воззвания для распространения, для этого дали ему зашифрованный адрес, но потом отобрали. Дали ему 20.000 рублей за участие в Союзе и за то, что ездил с ними на ж. ст. Фили, оттуда на извозчике куда-то поехал и привез в Москву 4 ящика чего-то. Много воззваний печаталось на пишущих машинках, где-то на Лубянке. Шифр он получил таким образом: недели 3 тому назад был у Мамелюка, на столе у него был шифр, сам Мамелюк на несколько минут ушел из комнаты, тогда он переписал его себе. В расшифровке письма, найденного у Уайбер, помогал германскому посольству. Об Уайбере узнал у Бендерской. Вошел в ея доверие, она проболталась. Просил ее не арестовывать по крайней мере до субботы, она нужна. Показал ея письмо, написанное к нему, где говорит о каких-то 800 рублях (спросил меня предварительно, знаю ли я почерк, т.к. она была нами арестована) и о том, что ее задержали и отпустили. Письмо было помечено 28/VI; в письме был указан ея адрес — я сказал ему, что запишу этот адрес, он просил этого не делать, т.к. до субботы, по крайней мере будет не нужно. Адрес ее я все-таки записал, так, чтобы он не заметил, что это адрес. После свидания с этим господином у меня больше не было сомнений, для меня факт шантажа был очевиден. Не мог только понять цели — думал, что «сбить комиссию и только» и занять не тем, чем нужно. Забыл еще отметить, что в конце разговора, когда я встал, чтобы идти, он просил меня пропуск в комиссию, что он несколько раз был там со сведениями, но его не хотели выслушать, что был и в отряде Попова, но тоже толку не добился. (После этой встречи я через тов. Карахана сообщил германскому посольству, что считаю арест Гинча и Бендерской необходимым, но ответа я не получил. Были арестованы только в субботу после убийства графа Мирбаха)».
«Кроты» в ВЧК
В отношении предателей в ВЧК её председатель пояснял следующее: «Александрович был введен в комиссию в декабре месяце прошлого года в качестве товарища Председателя по категорическому требованию членов СОВНАРКОМА левых с.-р. Права его были такие же, как и мои, имел право подписывать все бумаги и делать распоряжения вместо меня. У него хранилась большая печать, которая была приложена к подложному удостоверению от моего, якобы, имени, при помощи которого Блюмкин и Андреев совершили убийство. Блюмкин был принят в комиссию по рекомендации ЦК левых с.-р. Для организации в Отделе по борьбе с контр-революцией контр-разведки по шпионажу. За несколько дней, может быть, за неделю до покушения, я получил от Раскольниковой и Мандельштама (в Петрограде работает у Луначарского) сведения, что этот тип в разговорах позволяет говорить такие вещи: «Жизнь людей в моих руках, подпишу бумажку — через два часа нет человеческой жизни. Вот у меня сидит гражданин Пусловской, поэт, большая культурная ценность. Подпишу ему смертный приговор». Но если собеседнику нужна эта жизнь, он ее оставит и т.д. Когда Мандельштам, возмущенный, запротестовал — Блюмкин стал ему угрожать, что если он кому-нибудь скажет о нем, он будет мстить всеми силами. Эти сведения я тотчас же передал Александровичу, чтобы он взял от ЦК объяснение и сведения о Блюмкине для того, чтобы предать его суду. В тот же день на собрании комиссии было решено по моему предложению нашу контр-разведку распустить и Блюмкина пока отставить от должности. До получения объяснения от ЦК левых с.-р. я решил о данных против Блюмкина не докладывать».
О том, почему председатель ВЧК оказался якобы арестованным в подчиненном ему отряде и находился там весь период мятежа, Дзержинский сообщил:
«Сведения об убийстве графа Мирбаха я получил 6-го июля, около 3-х часов дня от председателя Совета Народных Комиссаров по прямому проводу. Сейчас же поехал в посольство вместе с тов. Караханом с отрядом, следователями и комиссарами, для организации поимки убийц.
Лейтенант Миллер встретил меня с громким упреком: «Что вы теперь скажете, господин Дзержинский?» Мне показана была бумага-удостоверение, подписанное моей фамилией. Это было удостоверение, написанное на бланке Комиссии, дающее полномочие Блюмкину и Андрееву просить по делу аудиенции у графа Мирбаха. Такого удостоверения я не подписывал, всмотревшись в подпись мою и тов. Ксенофонтова, я увидел, что подписи наши скопированы, подложны. Мне все сразу стало ясно. Фигура Блюмкина ввиду разоблачения его Раскольниковым и Мандельштамом — сразу выяснилась, как провокатора. Партию левых с.-р. я не подозревал еще думал, что Блюмкин обманул ея доверие. Я распорядился немедленно разыскать и арестовать его (кто такой Андреев — я не знал). Один из комиссаров, тов. Беленький, сообщил тогда мне, что недавно, уже после убийства, видел Блюмкина в отряде Попова. Между тем, сам распорядился о немедленном аресте Гинча, который предполагал до субботы (роковой) не арестовывать Бендерской и эту последнюю. Беленький вернулся с известием, что Попов ему сообщил, будто Блюмкин уехал в больницу на извозчике (Блюмкин, как говорили там, сломал себе ногу), но это он, Беленький, сомневался в правде слов Попова, что он скрывает его из товарищеского чувства. Тогда я с тремя товарищами (Трепаловым, Беленьким и Хрусталевым), посоветовавшись с Председателем Совнаркома, а также и с председателем ЦИК — поехал в отряд, чтобы узнать правду и арестовать Блюмкина и укрывающих его. Приехавши в отряд, я спросил Попова, где Блюмкин, тот ответил, что уехал больной на извозчике, я спросил его, кто видел это, тот указал на зав. хозяйством. Призвали его, он подтвердил. Я спросил его, в какую больницу он уехал, ответил незнанием. В ответах был развязным, видимо, лгал. Я потребовал, чтобы призвали постовых солдат, которые подтвердили бы, что видели Блюмкина уезжающим — таких не нашлось. А надо сказать, что солдаты, вооруженные с ног до головы, видимо, были демобилизованы, толпились в штабе и перед штабом, что постовые всюду расставлены. Я потребовал от Попова честного слова революционера, чтобы он сказал, что у него Блюмкин или нет. На это он мне ответил «даю слово», что не знаю здесь ли он (шапка Блюмкина лежала на столе). Тогда я приступил к осмотру помещения, оставив при Попове тов. Хрусталева и потребовал, чтобы все оставшиеся оставались на своих местах. Я стал осматривать помещение тов. Трепаловым и Беленьким. Мне все открывали, одно помещение пришлось взломать. В одной из комнат тов. Трепалов стал расспрашивать находящегося там финна и тот сказал, что такой там есть. Тогда подходят ко мне Прошьян и Карелин и заявляют, чтобы я не искал Блюмкина, что граф Мирбах убит им по постановлению ЦК их партии, что всю ответственность берет на себя ЦК. Тогда я заявил, что я их объявляю арестованными и что если Попов откажется их выдать мне, то я его убью, как предателя. Прошьян и Карелин согласились тогда, что подчиняются, но вместо того, чтобы сесть в мой автомобиль, бросились в комнату штаба, а оттуда прошли в другую комнату. При дверях стоял часовой, который не пустил меня за ними, за дверями я заметил Александровича, Трутовского, Черепанова, Спиридонову, Фишман, Камкова и других неизвестных мне лиц. В комнате штаба было около 10-12 матросов.
Я обратился к ним, требуя подчинения себе, содействия в аресте провокаторов. Они оправдывались, что получили приказ в ту комнату никого не пускать. Тогда входит Саблин, подходит ко мне и требует сдачи оружия, я ему не отдал и снова обратился к матросам, позволят ли они, чтобы этот господин разоружил меня — их председателя, что их желают использовать для гнусной цели, что обезоружение насильственное меня, присланного сюда от Совнаркома — это объявление войны Советской власти. Матросы дрогнули, тогда Саблин выскочил из комнаты. Я потребовал Попова, тот не пришел, комната наполнялась другими матросами. Подошел тогда ко мне помощник Попова — Протопопов, схватил за обе руки и тогда меня обезоружили. Я обратился снова к матросам. Тогда входит Спиридонова и по-своему объясняет, почему нас задерживают, – за то, что мы были зоодно с Мирбахом. Между прочим, Трепалов говорил мне, что его обезоружила собственноручно Спиридонова, т.е. матросы держали его за руки, а она вынула из кармана револьвер. Обезоружив нас, к нам приставили караул, а сами устроили рядом митинг, где слышен был голос Спиридоновой и хлопки. Надо было с себя и с матросов снять тяжесть измены (это все чувствовали во время нашего обезоруживания) при помощи их фраз и выкриков. Должен еще отметить, что Попов в комнату явился только после того, как мы были обезоружены, и когда я ему бросил «изменник» — сказал, что всегда выполнял мои приказания, а теперь действует по постановлению своего ЦК. Стал бросать потом обвинения, что наши декреты пишутся по приказанию «его сиятельства гр. Мирбаха», что мы предали Черноморский флот. Матросы же обвиняли в том, что отнимаем муку у бедняков, что погубили предательски флот, что обезоруживаем матросов, что не даем им ходу, хотя они на себе вынесли всю тяжесть революции. Единичные голоса раздавались, что обезоружив их анархистов расстреляли в Бутырках больше 70 человек, то «меня напр. Советская власть в Орле посадила на 3 месяца, на Пасху, что в деревнях повсюду ненавидят Советскую власть». Потом пришли Черепанов, Саблин. Этот, первый, потирая руки, радостно говорил: «У вас были октябрьские дни — у нас июльские. Мир сорван и с этим фактом вам придется считаться, мы власти не хотим, пусть будет так, как на Украине, мы пойдем в подполье, пусть займут немцы Москву».
Попов говорил, что с чехословаками теперь не придется воевать. Потом привели арестованными Лациса, Дабаля и др., потом Жаворонкова (секр. Муралова, члена Морской коллегии, по фамилии не знаю), ночью Смидовича, Венглинского и др. Попов радостный прибегал к нам часто со сведениями: отряд Венглинского присоединился к нам, Покровские казармы арестовывают комиссаров и присоединяются к нам, латыши к нам присоединяются, все Замоскворечье за нами, прибыло 2.000 донских казаков из Воронежа, Муравьев к нам едет, мартовский полк с нами. У нас уже шесть тыс. человек, рабочие шлют нам делегации. Их радушное настроение испортило известие, что Спиридонова и фракция арестованы. Попов влетел: «За Марию снесу пол-Кремля, пол-Лубянки, пол-театра. И действительно, были нагружены людьми автомобили и уехали для выручки. Раздавались консервы, сапоги, провиант, достали белые баранки. Замечалось, что люди выпили. Из разговоров наших с матросами видно было, что чувствовали свою неправоту и нашу правду. Очевидным было, что там не было никакой идейности, что говорило через них желание нажиться, людей уже оторванных от интересов трудовых масс солдат по профессии, вкусивших сладость власти и полной беззаботной обеспеченности в характере завоевателей. Многие из них — самые рьяные — имели по 3-4 кольца на пальцах».
«Железного Феликса» обманули?!
На вопрос, как случалось, что такие люди попали к вам в отряд, Дзержинский отвечал так:
«Это дело Александровича, Попова и ЦК левых с.р. Александровичу я доверял вполне. Работал с ним все время в комиссии и всегда почти он соглашался со мною и никакого двуличья не замечал. Это меня обмануло и было источником всех бед. Без этого доверия я не поручил бы ему дела против Блюмкина, не поручил бы ему расследовать жалобы, которые поступали иногда на отряд Попова, не доверял бы ему, когда он ручался за Попова в тех случаях, когда у меня возникали сомнения в связи со слухами о его попойках. Я и теперь не могу помириться с мыслью, что это сознательный предатель, хотя все факты налицо и не может быть после всего двух мнений о нем. Отряд же его превратился в банду следующим образом: после посылки финнов на чехо-словацкий фронт, осталось их в отряде немного, из оставшихся более сознательных, Попов стал увольнять и набирать новых уже для определенной цели — Александрович стал туда постоянно ездить. Пришли черноморцы, а получили о них сведения от тов. Цюрюпы, что это банда. Велел Попов сделать разведку. Отряду Попова всегда поручалось разоружение банд и он всегда блестяще выполнял такие поручения — в результате без ведома комиссии он принял до 150 человек в свой отряд, принимал также и балтийцев по собственному почину и для своих целей. За 2-3 дня до роковой субботы Попов держал свой отряд в полной боевой готовности, нервируя всех «данными» своей разведки, что немецкие контр-революционеры собираются разоружить отряд и арестовать самого Попова. В ночь с пятницы на субботу Попов забил особенную тревогу, что якобы нападение готовится в эту ночь. Верность своих данных подтверждал тем уже не измышленным фактом, что получил от комиссии повестку явиться для допроса в субботу в 2 часа дня. Повестка эта была послана комиссией по делу обвинения его в злоупотреблениях при получении из интендантства консервов. Получал гораздо большее количество, чем имел на то право. Оставшиеся финны в большинстве своем остались нам верны до конца.
Должен добавить еще, что из видных эс-эров, находясь в помещении, я видел Магеровского. Он пришел к нам в комнату и просил одного из заключенных ими наши латышских разведчиков пойти с нашим и сказать, что все это недоразумение. Александрович, как оказалось теперь, получив для сдачи в кладовую пятьсот сорок четыре тыс. руб. отобранных у арестованного — передал эти деньги в ЦК своей партии. Кроме этого, он старался посеять к Заксу недоверие, заявив мне, что ЦК его — не доверяет ему.
Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ.
10-го июля 1918 г.»
Вопросы без ответов
Из показаний Дзержинского видно, что не все концы сходятся с концами. Почему цепкий въедливый в других делах Феликс Эдмундович в случае с покушением на Мирбаха раз за разом проявлял столь вопиющую небдительность и нерасторопность? Как получилось, что всегда крайне разборчивый в кадрах он в тот момент окружил себя «неблагонадежными» левыми эсерами и при этом бесконтрольно доверял им? Исходя из каких мотивов в германское посольство председатель ВЧК поехал с многочисленной вооруженной «свитой», а во взбунтовавшийся отряд едва ли не в одиночку? Сюда можно добавить противоречие, возникшее по дальнейшему ходу дела. Например, почему в июле 1918 года столь жестоко обошлись далеко не с высокопоставленными участниками мятежа (расстрел без суда), намеревались провести показательный процесс над лидерами ЦК партии левых эсеров, а в ноябре все свели к достаточно условным, формальным наказаниям?.. Причем через три с половиной месяца и их отменили по амнистии (постановление Ревтрибунала от 15 марта 1918 года).
В материалах уголовного дела нет прямых ответов на эти вопросы. Но прошедшие с тех пор 90 лет кое на что открывают глаза.
Сейчас уже для многих очевидно, что тогда, как впрочем и в нынешнюю смуту, в России вели жестокую борьбу за влияние две мощные силы с полюсами в Германии и США. Поскольку национальных российских интересов политики, возглавлявшие тогда страну, не выражали, им приходилось вольно или не вольно прибиваться к какому-то из этих двух берегов. Ленин, по многим данным, ориентировался на Германию. У Дзержинского могли быть иные внутренние симпатии (во всяком случае своими действиями в ситуации с покушением на Мирбаха он объективно сыграл на руку англо-американскому союзу). К середине 1918 года германские позиции в России были очень сильны. Убийство Мирбаха поколебало почву под ногами, говоря современным языком, у пронемецких агентов влияния. Тем не менее у них еще осталось достаточно могущества для расправы с пособниками стратегического соперника. И Дзержинский, если он сознательно подыгрывал англо-американцам (в данном случае в лице левых эсэров), не мог не учитывать этого. «Странный» арест в отряде ВЧК вполне был способен и избавить от конкретных («засвечивающих») действий в период мятежа, и обеспечить, как говорят, имидж пострадавшего, что снимало вопросы, связанные с «небдительностью» и пр.
Но во второй половине 1918 года в самой Германии вспыхивает революция. Вильгельм II свергнут. Беспорядки взрывают страну. Увязнув в них, Германия резко ослабляет свои позиции в России. Это естественно ведет к усилению англо-американского влияния. Уже 13 ноября Россия в одностороннем порядке аннулирует Брестский мирный договор, вокруг которого совсем не давно было сломано столько копий. Проамериканские агенты влияния фактически уводят из-под ответственности вчерашних мятежников, которым при иных обстоятельствах грозила бы «вышка». И те спокойно доживают свой век, рука об руку с «нелюбимой» Советской властью. (Тот же Блюмкин работал в ВЧК-ОГПУ на руководящих должностях до 1929 года, когда был расстрелян уже совсем по другому делу).
Конечно, все сказанное по отношению конкретно к Дзержинскому - лишь версия. Но если именно под таким углом зрения посмотреть на произошедшее 6-7 июля 1918 года, то сразу же сглаживаются многие противоречия в действиях председателя ВЧК.
Так что, несмотря на то, что в уголовном деле о мятеже левых эсеров все точки наконец-то расставлены, политические вопросы остались. Возможно навсегда.
Из досье СП
Картину случившегося в июле 1918 года существенно добавляют современные реабилитационные дела в отношении Блюмкина и Андреева. Они представляют определенный исторический интерес. Приведу в сокращении.
З а к л ю ч е н и е
об отказе в реабилитации Андреева Н.А. по уголовному дел «О контрреволюционном заговоре ЦК партии левых социалистов-революционеров против Советской власти и революции». Арх. № Н-8
По приговору Ревтрибунала при ВЦИК Советов от 27 ноября 1918 года за участие в контрреволюционном заговоре Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров против Советской власти и революции Андреев Николай А. (отчество, год и место рождения не указаны), член Ревтрибунала при ВЦИК, заключен в тюрьму с применением принудительных работ сроком на три года.
Приговор Андрееву вынесен заочно, о чем в протоколе заседания Ревтрибунала при ВЦИК от 27.11.18 отмечено, что в судебное заседание трибунала «…доставлены Спиридонова и Саблин, остальные обвиняемые …Андреев… от суда скрылись…»
Из материалов уголовного дела следует, что 6 июля 1918 года около 14 часов дня в помещение германского посольства в Москве прибыли начальник отдела по борьбе с международным шпионажем ВЧК Блюмкин и член Ревтрибунала Андреев и настоятельно потребовали личного свидания с послом графом Мирбахом. Когда в сопровождении сотрудников посольства Рицлера и Мюллера посол вошел в приемную, Блюмкин выстрелил в него из револьвера, а Андреев, в свою очередь, произвел несколько выстрелов в Рицлера и Мюллера и по убегавшему из приемной Мирбаху. Вслед убегавшему послу Блюмкин бросил гранату, после взрыва которой Рицлер и Мюллер обнаружили в зале посольства не подававшего признаков жизни Мирбаха.
На следующий день после убийства ЦК партии левых социалистов-революционеров выпустил воззвание следующего содержания: "Палач трудового народа, друг и ставленник Вильгельма граф Мирбах убит карающей рукой революционера».
7 июля 1918 года по постановлению Совета Народных Комиссаров была образована Особая следственная комиссия по расследованию контрреволюционного выступления партии левых социалистов-революционеров против Рабоче-крестьянского правительства в составе: П.И. Стучки, В.Э. Кингисеппа, Я.С. Шейнкмана, которая установила:
«I. Стремясь, вопреки ясно выраженной 5 съездом воле рабочих и деревенской бедноты, втянуть Советскую республику в кровавую войну с Германией, ЦК партии л.с.-р. Постановил убить германского посла гр. Мирбаха. Постановление это было приведено 6 июля в 3 часа дня в исполнение членами партии левых с.-р. Блюмкиным и Андреевым.
II. С тою же целью вовлечения России в войну ЦК партии левых с.-р. Сделал 6 и 7 июля попытку захватить власть в свои руки путем вооруженного ниспровержения Рабоче-крестьянского правительства, для чего «…состоящий из левых с.-р. Отряд Попова поднял восстание в гор. Москве и пытался захватить правительственные учреждения… произвел арест … председателя чрезвычайной следственной комиссии по борьбе с контрреволюцией Дзержинского… На основании изложенного Особая следственная комиссия постановляет: подвергнуть задержанию всех членов ЦК партии левых с.-р. …»
Допрошенный по настоящему делу адъютант графа Мирбаха лейтенант Мюллер показал, что он, вместе с доктором Рицлером, 6 июля около 3 часов дня в приемной посольства увидел двух лиц, один из них был смуглый брюнет с бородой и усами, который отрекомендовался Блюмкиным, другой рыжеватый, без бороды, с маленькими усами, назвался Андреевым, а по словам Блюмкина являлся председателем революционного трибунала. Они просили переговорить с графом по личному делу. Доктор Рицлер отправился к графу и вскоре вернулся вместе с ним. Уже в приемной для него стало ясно, что визит Блюмкина и Андреева связан с офицером Робертом Мирбахом, дальним родственником графа, подозреваемом в шпионаже. Когда рыжеватый мужчина заметил, что «… по-видимому послу угодно знать меры, которые могут быть приняты против него…», второй мужчина вскочил со стула, выхватил из портфеля револьвер и выстрелил по несколько раз в нас троих. После взрыва бомбы оба преступника скрылись на поджидавшем их автомобиле.
Допрошенный по настоящему делу Дзержинский показал, что известие об убийстве графа Мирбаха он получил 6 июля около 3 часов дня от Председателя совета Народных Комиссаров и сразу же выехал для организации поимки убийц. По приезду в посольство «…мне показана была бумага – удостоверение, подписанное моей фамилией. Это было удостоверение, написанное на бланке комиссии, дающее полномочие Блюмкину и Андрееву просить по делу аудиенции у графа Мирбаха. Такого удостоверения я не подписывал, всмотревшись в подпись мою и тов. Ксенофонтова я увидел, что подписи наши скопированы, подложны… я распорядился немедленно разыскать и арестовать его (Блюмкина), кто такой Андреев, я не знал…». Во время нахождения в отряде Попова Дзержинский узнал, что граф Мирбах убит по постановлению центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров.
Революционный трибунал при ВЦИК на своем заседании 27.11.18 признал «предъявленные Андрееву… обвинения в заключении Обвинительной коллегии доказанными…» и приговорил Андреева к трем годам тюремного заключения с применением принудительных работ, несмотря на то, что государственный обвинитель Крыленко в это же заседании предложил Андреева «совершившего террористический акт, но не принимавшего активного участия в восстании, удалить навсегда из пределов Советской республики…».
15 марта 1919 года Революционный трибунал при ВЦИК, заслушав доклад Председателя Обвинительной коллегии тов. Крыленко «…о применении амнистии VI съезда Советов, согласно 3 пункту Акта об амнистии по отношению к осужденным 1 и 2 сессии Верховного трибунала постановил: 1) к осужденным в тюрьму… Андрееву… и др. … обвиняемым по делу о контрреволюционном заговоре Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров и других лиц этой же партии против левых социалистов-революционеров и других лиц этой же партии против Советской власти и революции — амнистии не применять».
(т. 1, л.д. 309)
Таким образом следует признать, что Андреев Николай А., непосредственно участвовавший в организации и исполнении террористического акта в отношении германского посла в Москве графа Вильгельма Мирбаха был осужден 27 ноября 1918 года Верховным революционным трибуналом при ВЦИК обоснованно и оснований для его реабилитации по настоящему уголовному делу не имеется.
На основании изложенного, руководствуясь ст. 4 Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18.10.91 г., признать Андреева Николая А. обоснованно осужденным по настоящему уголовному делу и не подлежащим реабилитации».
З а к л ю ч е н и е
об отказе в реабилитации Блюмкина Я.Г. по уголовному дел «О контрреволюционном заговоре ЦК партии левых социалистов-революционеров против Советской власти и революции». Арх. № Н-8
По приговору Ревтрибунала при ВЦИК Советов от 27 ноября 1918 года за участие в контрреволюционном заговоре Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров против Советской власти и революции Блюмкин Яков Григорьевич, 1900 года рождения, уроженец гор. Одессы, начальник Отдела по борьбе с международным шпионажем ВЧК, заключен в тюрьму с применением принудительных работ сроком на три года. Приговор Блюмкину Я.Г. вынесен заочно, о чем в протоколе заседания Ревтрибунала при ВЦИК Советов от 27.11.18 отмечено, что в судебное заседание трибунала «…доставлены Спиридонова и Саблин, остальные обвиняемые … Блюмкин… от суда скрылись…».
Из материалов уголовного дела следует, что 6 июля 1918 года сотрудниками Московской Уголовно-розыскной милиции Бабишевым и Яковлевым был осмотрен портфель, оставленный преступниками на месте происшествия в помещении германского посольства. В портфеле обнаружены две папки синего цвета, на обложке одной из которых имеется надпись: «Дело гр. Р.Мирбаха № 7», в котором находилось обязательство Роберта Мирбаха сотрудничать с ВЧК.
«Я, нижеподписавшийся, венгерский подданный, военнопленный офицер австрийской армии граф Роберт Мирбах обязуюсь добровольно по личному (желанию) доставлять в Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией секретные сведения о Германии и о германском посольстве в России. Все напечатанное здесь подтверждаю и добровольно буду исполнять. Граф Роберт Мирбах, 10 июня 1918 года».
Здесь же обнаружены показания графа Роберта Мирбаха от 9 июня 1918 года, данные заведующему секретным отделом Я.Блюмкину, переписка на 9 листах относительно ареста Мирбаха и ордер Чрезвычайной следственной комиссии № 2582 от 8 июня 1918 г.
Во второй папке, имеющей на обложке надпись: «Бумаги по ликвидации отделения» обнаружена копия секретного документа, касающегося роли Германского и Австрийского генерального штаба в отношении России.
На столе в приемной посольства, где был оставлен портфель, обнаружено удостоверение № 1428 от 6 июля 1918 года, выданное Всероссийской Чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Совете Народных Комиссаров, заверенное печатью комиссии и подписанное Председателем ВЧК Дзержинским и секретарем Ксенофонтовым. Этим удостоверением Всероссийская Чрезвычайная комиссия «… уполномачивает ея члена Якова Блюмкина и представителя революционного трибунала Николая Андреева войти в переговоры с господином германским послом в Российской республике по поводу дела, имеющему непосредственное отношение к господину послу…».
Допрошенный по настоящему делу первый советник германского посольства в Москве доктор Курт Рицлер показал, что 6 июля в помещение посольства «…явилось двое мужчин с портфелями и рекомендательным письмом от начальника Лубянского комитета Дзержинского, чтобы поговорить с графом по личному делу. Когда граф вышел к ним для беседы, они развернули дело, содержащее якобы документы по заявлению какого-то неизвестного заключенного, члена отдаленной венгерской ветви фамилии графов Мирбахов. Приблизительно минут через пять один из них начал стрелять в графа, в меня и еще в присутствовавшего там же лейтенанта Мюллера. Граф бросился в соседнюю комнату, его преследовал второй мужчина, который пустил графу сзади пулю в голову. Первый продолжал стрелять в лейтенанта Мюллера и в меня и побежал в соседнюю комнату. Оба бросили ручные гранаты, по-видимому, чтобы прикрыть себе отступление и выскочили в открытое окно…».
Обстоятельства совершения Блюмкиным и Андреевым убийства германского посла в России графа Вильгельма Мирбаха подтвердили и допрошенных по настоящему делу Низов Н.С., Грейг О., Гемке В., Головина Л.С., Гинч В.И., Валяев В.М.
Допрошенный 17-19 апреля 1919 года в Киевской ЧК об убийстве графа Мирбаха в Москве Блюмкин показал: «Убийство было совершено при посредстве револьвера и толовой бомбы мной, бывшим членом ВЧК, членом партии левых соц.-револ. Яковом Блюмкиным… также членом названной партии Николаем Андреевым…».
Далее он показал, что при бегстве из посольства, он выпрыгнул в окно и при этом получил надлом лодыжки и разрыв связок, а из автомобиля его перенесли на руках в штаб, где его постригли, побрили, переодели в солдатскую форму и поместили в лазарет. 7 июля, после отступления отряда Попова, его увезли в первую городскую больницу, где он назвался красноармейцем Григорием Беловым, якобы раненым в бою с поповцами. Из больницы он убежал 9 июля, несколько дней скрывался в Москве, а 12 июля уехал в Рыбинск, где проживал под фамилиями Авербуха и Вишневского.
В сентябре Блюмкин связался с ЦК и попросил отправить его на Украину, после чего переехал в Петроградскую губернию, жил в Гатчине, Царском Селе, а 5 сентября уехал через Курск в Белгород, где был членом «… боевой организации партии и работал по подготовке нескольких террористических предприятий против виднейших главарей контр-револ. Такого рода деятельность продолжалась до свержения гетмана. При правительстве Директории, в период диктатуры кулачества, офицерства и сичевых стрельцов работал до восстановления на Украине Советской власти, организовал на Подолии Ревкомы и повстанческие отряды, был членом нелегального Совета Раб. Депутатов в Киеве…».
Следственная комиссия при ВЦИК признала, что данными следствия Блюмкин «… вполне изобличается в инкриминируемых им преступлениях».
На основании изложенного, руководствуясь ст. 1 Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18.10.91 г. признать Блюмкина Якова Григорьевича обоснованно осужденным по настоящему уголовному делу и не подлежащим реабилитации.
Ст. помощник Генерального прокурора Российской Федерации Весновская Г.Ф.»
Сергей Турченко
@темы: Дзержинский, Россия, Ленин