Суворов

[Samuray-08]

Суворов – стратег
(Сообщение в Николаевской академии генерального штаба ординарного профессора генерал-майора Н. П. Михневича)
Публикуется по изданию: Суворов в сообщениях профессоров Николаевской академии генерального штаба. — СПб: Типолитография А. Е. Ландау, 1900.


1) Идеи Суворова в области военного искусства.
2) Деятельность его как стратега по опыту войн 1794 и 1799 годов.
3) Место Суворова в среде великих полководцев истории.
I. Идеи Суворова в области военного искусства

Величественная личность Суворова, могущая служить украшением рода человеческого, его идеи, поражающие как своей оригинальностью, но еще более своеобразностью их изложения, до сих пор не оценены, а может быть, и еще долгое время не получат надлежащей оценки.
Причиною этому, прежде всего, оригинальность самого Суворова. Старик фельдмаршал сам чувствовал это, что и высказал одному из своих биографов, который просил сообщить какие-нибудь характерные подробности из его жизни.
Вот слова Суворова: [2]
«Помилуй Бог, – не трудитесь, я вам сам себя раскрою: цари меня хвалили, солдаты любили, друзья мне удивлялись, враги меня ругали, придворные надо мною смеялись. Я был Балакиревым: для пользы отечества говорил правду и пел петухом, пробуждая сонливых1. Семьдесят лет гонялся я за славой, – все мечта; покой души – у престола Всевышнего»2.
Эти правдивые слова великого русского человека выясняют всю трудность изучения души и мысли его. Странности в поступках, причудливый способ выражаться делали его настолько непонятным для многих, что даже такой серьезный по уму человек, как Потемкин, только тогда убедился в обширном и глубоком уме Суворова, когда однажды императрица Екатерина II доставила ему возможность, спрятавшись за драпировкой в ее кабинете, послушать разговор Суворова по важнейшим государственным вопросам.
Изучая внимательно Суворова, невольно наталкиваешься на мысль, что он глубоко верил в то, что для гениального полководца нужно гениальных солдат.
Действительно: могущественная стратегия должна опираться на столь же могущественную тактику; тактика же зависит, прежде всего, от нравственных качеств солдата.
Суворов и ставит первою своею задачею создать «чудо-богатыря» - солдата с высокими моральными качествами. [3]
Достижение этой задачи он основывает на очень простом начале, что, если в армии нравственная упругость не только не подорвана, а, напротив, по возможности развита, можно решаться на самые отчаянные предприятия, не рискуя потерпеть неудачу; можно решаться даже и не при возможно лучшем плане действий3.
Придавая такое громадное значение энергии и решимости на войне и сознавая, что на быструю решимость может быть способен почти всякий человек, Суворов и провел ее как в системе воспитания войск, так и в решении всех военных вопросов; энергия и активность – отличительные черты его идей и действий.
Поэтому-то все высказанные им мысли и в области стратегии служат постоянным выражением смелости и энергии и стремятся сочетать моральные и материальные элементы войны; во всякой его теоретической формуле выделяется прежде всего человек, а потом уже материальные данные.
«Глазомер, быстрота, натиск» – вот, по мнению Суворов, три главнейших основания победы.
Следовательно, прежде всего, надо оценить обстановку, потом быстро принять решение и закончить его решительными действиями, т. е натиском, а не выжидая удара со стороны противника.
Принимая во внимание основные взгляды Суворова на военное дело, весьма естественно его отвращение к обороне, оборонительной войне.
Он не щадит сарказмов по адресу обороны. [4]
«Оборонительная война не хороша, – говорит он князю Ауерспергу, встретившись с ним на бале во дворце перед отъездом в Вену, – наступательная лучше. Французы на ногах, а вы на боку, они бьют, а вы заряжаете. Взведи курок, прикладывайся, а они Rinfreski (по-итальянски – прохладительное) – пропорция три против одного. Подите за мной, и я вам докажу».
Также противна была Суворову всеми еще тогда практиковавшаяся кордонная система4.
Письмо к Графу Разумовскому из Турина о 18 мая:
«Дефенсив – офенсив… По первому славен Лассиев кордон от Триеста до Хотина. Сей прорывали варвары по их воле; в нем много хранительных пунктов; слабейшие больше к пользе неприятельской, чего ради меньше его силы, ударяя в один, препобеждают. Так делал здесь Бонапарте, так погибли Болье… Мне повороту нет, – или также погибнуть…».
Он же пишет генералу Гаиддку следующее:
«Кордонная линия всегда может быть опрокинута: неприятель по своему произволу устремляет силы на один пост, между тем как обороняющийся, оставаясь еще в неизвестности, имеет свои силы рассеянными…».
В следующих кратких словах, продиктованных им во время заключения в селе Кончанском, [5] Суворов выразил свой взгляд на образ ведения войны с французами:
1) Действовать не иначе, как наступательно.
2) В походе – быстрота, в атаке – стремительность; холодное оружие.
3) Не нужно методизма5, а верный взгляд военный.
4) Полная власть главнокомандующему.
5) Неприятеля атаковать и бить в поле.
6) В осадах времени не терять; разве какой-нибудь Майнц, как складочный пункт.
Иногда наблюдательный корпус, блокада, а всего лучше открытый штурм.– Тут меньше потери.
7) Никогда сил не раздроблять для занятия пунктов. Обошел неприятель – тем лучше: он сам идет на поражение…6
Твердость, предусмотрительность, глазомер, время, смелость, натиск, поменьше деталей и подробностей в речах к солдатам… Да будет проклято педанство, прочь мелочность и копанье»7.
«Никогда не презирайте вашего неприятеля, – говорил он, – каков бы он ни был, и хорошо узнавайте его оружие, образ действовать им и сражаться, свои силы и его слабости. [6]
Должно стремиться к одной главной точке и забывать о ретираде. Быстрота и внезапность заменяют число. Натиск и удар решают битву, и приступ предпочтительнее осады».
Сколько свежести в этих мыслях; много ли мы можем к этому прибавить, когда уже между нами и Суворовым целое столетие с войнами великого Наполеона? С подобными взглядами Суворов появился в итальянской войне в 1799 г. и неизбежно должен был столкнуться с австрийскими предрассудками и в особенности с педантизмом Венского Гофкригсрата.
Венский двор требовал, чтобы Суворов ничего не предпринимал важного, не испросив предварительно разрешения из Вены.
Суворов не мог подчиниться этому и горько жаловался в письме к нашему послу в Вену, Графу Разумовскому:
«Его Римско-Императорское Величество желает, чтобы, ежели мне завтра баталию давать, я бы отнесся прежде в Вену. Военные обстоятельства мгновенно переменяются; по сему делу для них нет никогда верного плана. Я ниже мечтал быль на Тидоне и Треббии по следам Ганибала; ниже в Турине, как один случай дал нам пользоваться тамошними сокровищами; ниже в самом Милане, куда нам Ваприо и Кассано ворота отворили. Фортуна имеет голый затылок, а на лбу длинные, висящие власы. Лёт ее молниин; не схвати за власы - уже она не возвратится...».8 [7]
В другом письме, от 1 июля, фельдмаршал писал:
«Я в Милане – получаю из Вены ответы о моем приезде в Верону; я только что в Турин перешел – пишут мне о Милане…»
Как известно, к военным советам Суворов, подобно Наполеону, прибегал не для того, чтобы получить решение при данной обстановке; решение у него было всегда готово; но эти великие мастера дела прибегали к военным советам, чтобы влить в умы и сердца своих подчиненных убеждение в необходимости принятого ими решения и тем вызвать энергичное и сознательное исполнение.
Относительно выбора операционной линии и ее обеспечения Суворов выражается вполне определенно: живая сила ставится у него главным предметом действий, направление же удара – на чувствительное место в расположении противника. Выигрыш во времени в связи с выбором кратчайшего операционного направления он считает весьма важным.
Вот как он скорбит по случаю остановки под Брестом в 1794 году:
«Время драгоценнее всего. Юлий Цезарь побеждал поспешностью. Я терплю до двух суток для провианта, запасаясь им знатно на всякий случай. Поспешать мне надлежит к стороне Бреста, ежели между тем мятежники не разбиты, но не для магазейн-вахтерства (как прежде кондукторства); есть младшие, … или оставить все. Там мне прибавить войска, идти к Праге, где отрезать субсистенцию из Литвы в Варшаву». [8]
Ненавистники Суворова, не имея данных обвинять его в медленности действий, говорили, что он «дикий натуралист», преимущественно склонный к лобовым ударам. Надо, наконец, быть справедливым к великому стратегу.
Он, подобно Ганнибалу и Цезарю, был в высшей степени гибок в своем творчестве и действовал всегда сообразно обстановке. Так в 1794 г., при движении к Бресту, Суворов выбирает кружный путь, а в 1799 г. в походе в Швейцарию – кратчайший, на С.-Готард. То и д другое решение было вполне рационально и им самими объяснено следующими соображениями.
5 октября 1794 г. он доносит Румянцеву:
«К сожалению, вместо прямой дороги на Венгров я должен взять кружный марш на Бельск для боя с Макрановским, чтобы не дать ему моего крыла, обеспечить Брест и очистить Литву».
Следовательно, он двинулся кружным путем для обеспечения своей операционной линии.
Перед походом в Швейцарию в 1799 г. он старается внезапно атаковать французскую армию, выбирает кратчайшее операционное направление, о чем и пишет генералу Готце, приглашенному к совместным действиям:
«Истинное правило военного искусства – прямо напасть на противника с самой чувствительной для него стороны, а не сходиться, робко пробираясь окольными дорогами, чрез что самая атака делается многосложною, тогда как дело может быть решено только прямым смелым наступлением». [9]
Политика и у Суворова, подобно Наполеону, Фридриху и др. полководцам, входила в соображения, как один из важных элементов войны.
Мастерское умиротворение Польши после штурма Праги в 1794 г., предположения его о восстановлении Пьемонтской армии и Тосканских ополчений, с целью освободить действующую армию от забот по обеспечению тыла в 1799 г., превосходно обрисовывают талант Суворова и с этой стороны.
27 июня 1799 г. в письме к Разумовскому, по случаю предположения послать корпус Ребиндера в Неаполь, Суворов писал следующее:
«К Неаполю прежде приступить не можно, доколе французы из иных частей Зюйд-Италии извержены не будут. Ежели при настоящих обстоятельствах, было бы то легко: Тоскана, Романья,– еще из здешних нам усерднее Генуа… Большая часть там нам приятели; лишь обещать им восстановить их прежнее правление, вольность и избавить их от французского ига. Все реченные области должны будут иметь их в армии… Чем вооружить? – у нас слишком изобильно, – а генералов им хоть Цесарских. И так они сами будут себя оборонять, под покровительством наших войск…».
От этой меры Суворов ожидал серьезных выгод, почему в Ом же письме и читает:
«Не лучше ли одна кампания вместо десяти? или не лучше ли иметь цель, направить со временем путь на Париж, нежели остроумно преграждать дорогу к своим вратам…» (т. е. пассивная оборона своих границ, как и думали австрийцы, завоевав Италию). [10]
Суворов ясно устанавливал разницу между планом войны, кампании и планом операции. Так, предполагая в июле 1799 г. вторгнуться в Генуезскую Ривьеру, чтобы покончить с армией Моро, причем главные силы из австрийских войск предполагалось двинуть через Тендский проход, он пишет:
«Многие обстоятельства еще могут измениться, так что теперь слишком было бы преждевременно начертать план для нападения через Тендский проход или сделать распределение войскам…».
Следовательно, план операции будет составлен после, а план кампании готов.
Суворов не мог не придавать значения ориентированию и производил разведки всеми способами, но он был, конечно, противник злоупотребления рекогносцировками и демонстрациями.
В 1799 г. по прибытии в Валеджио, на предложение его начальника штаба генерала Шателера произвести рекогносцировку, Суворов с досадою отвечал:
«Рекогносцировки! не хочу; они годны только для трусов, чтобы предостеречь противника; а кто захочет, тот и без них всегда отыщет неприятеля… Колонны, штыки, холодное оружие, атаки, удар… - вот мои рекогносцировки!»
Такой урок был не лишним для австрийцев, до крайности пристрастных к рекогносцировкам и демонстрациям; под видом рекогносцировок они ощупывали неприятеля, не решаясь атаковать его; делая демонстрации, они раздробляли свои силы и нигде не могли наносить настоящего удара.
При ведении операции Суворов рекомендовал не [11] забывать основной принцип военного искусства – действовать совокупными силами, а также пользоваться растерянностью противника, производя на него внезапное нападение.
Про операционный план он говорит следующее:
«План операционный в главную армию, в корпус, в колонну. Ясное распределение полков.– Везде расчет времени. В переписке между начальниками войск следует излагать настоящее дело ясно и кратко, в идее записок, без больших титулов: будущие же предприятия определять вперед на сутки или на двое. Не довольно, чтоб одни главные начальники были извещены о плане действия. Необходимо и младшим начальникам постоянно иметь его в мыслях, чтобы вести войска согласно с ним. Мало того: даже батальонные, эскадронные, ротные командиры должны знать его по той же причине, даже унтер-офицеры и рядовые. Каждый воин должен понимать свой маневр. Тайна есть только предлог, больше вредный, чем полезный. Болтун и без того будет наказан.
Вместе с планом должен быть приложен небольшой чертеж, на котором нет нужды назначать множество деревушек, а только главные и ближайшие места в той мере, сколько может быть нужно для простого воина; притом нужно дать некоторого рода понятие о возвышениях (горах)»9.
Перед походом в Швейцарию, в приложении к циркулярному предписанию из Асти от 25 августа [12] (5 сентября) 1799 г., генералам Готце, Линкену и Римскому-Корсакову читаем следующее:
«Для общего нападения считаю нужным напомнить о необходимой во всех случаях предосторожности держать по возможности все силы свои в совокупности, дабы бесполезным раздроблением их и добровольным ослаблением не сделать самую атаку безуспешною. Затем должно разузнать вернее стоящего пред собою неприятеля и настоящую силу его. Мы должны о первых своих шагах подробно извещать друг друга через ежедневных курьеров».
О значении внезапности Суворов необыкновенно образно говорит: «Штыки, быстрота, внезапность!.. Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст,– а ты удвоил шаг богатырский, нагрянь быстро, внезапно». «Неприятель не ждет; поет и веселится; а ты из-за гор высоких, из-за лесов дремучих, через топи и болота пади на него, как снег на голову. Ура! бей! коли! руби! неприятель в половину побежден, не давай ему опомниться. Гони, доканчивай! победа наша! у страха глаза велики!»10.
Развивая в своих «чудо-богатырях» бесконечную удаль и находчивость, наказывая за нерешительность или, как он называл, за «немогузнайство», он требовал милостивого обращения с побежденными и обывателями. Он указывал – «не менее оружия поражать противника человеколюбием». «Не обижай обывателя, – говорил Суворов солдатам, – он тебя кормит и поит. Умирай за церковь и Царя: останешься жив – честь и слава; умрешь – церковь Бога молит». [13]
В век бессловесной дисциплины, основанной на полном уничтожении подчиненных, Суворов допускал: «возражения низшего высшему, но с тем, чтобы оно делалось пристойно, наедине, а не в многолюдстве, иначе будет буйством; излишние рассуждения свойственны только школьникам и способностей вовсе не доказывают – способность видна лишь из действий».
В Польскую войну он требовал от подчиненных начальников, находящихся в отделе, широкой инициативы: «спрашиваться старших накрепко запрещаю; но каждому постовому командиру в его окружности делать мятежникам самому собою скорый и крепкий удар, под взысканием за малую деятельность».
Еще лучше и образнее выражен принцип частной инициативы в следующих словах.
«Местный в его близости по обстоятельствам лучше судит; он проникает в ежечасные перемены течения их и потому направляет свои поступки по воинским правилам»11.
«Я вправо, должно влево – меня не слушать».
«Я велел вперед, ты видишь – не иди вперед».
Будучи сторонником энергичного образа действий вообще, Суворов естественно должен был быть сторонником решительных сражений, почему и отдавал видимое предпочтение штыку перед пулей, даже вышучивал все слова, отвечающие инстинкту самосохранения, как опасность, поддержка (по-тогдашнему «сикурс»), резерв и т. п.
«Пуля дура, штык молодец». «Штык, быстрота и внезапность, – говаривал Суворов, – суть вожди россиян». [14]
«Сикурс, опасность и прочие вообразительные в мнениях слова служат бабам, кои боятся с печи слезть, чтобы ноги не переломить, а ленивым, роскошным и тупозрячим для подлой обороны, которая по конце худая ли, добрая ли – рассказчиками также храброю называется».
В Итальянском походе, чтобы привить австрийцам дух русских войск, в основе которого ложилась активность и штыковая подготовка, Суворов посылал русских офицеров инструкторами в австрийские полки, что последним было крайне неприятно. Суворов это понимал, но не было другого средства быстро достигнуть желаемой в высшей степени серьезной цели.
Отъезжая из Турина 30 мая 1799 г., он дал следующее любопытное предписание князю Багратиону:
«Князь Петр Иванович! Графа Бельгарда войска из Тироля придут под Александрию необученные, чуждые действия штыка и сабли. Ваше Сиятельство, как прибудете в Асти, повидайтесь со мною и отправьтесь немедля к Александрии, где вы таинство побиения неприятеля холодным ружьем Бельгардовым войскам откроете и их к сей победительной атаке прилежно направите; для обучения всех частей довольно двух или трех раз, а коли время будет, могут больше сами учиться, а от ретирад – отучите. Наблюдите сие крепко и над Российскими. Скорее возвращайтесь к своей команде…
Г. а. Суворов-Рымникский».
Об отступлении Суворов слышать не хотел: слово «ретирада» произносилось им нараспев, а о «defensife» [15] – он говорил, что на русском языке соответствующего слова нет.
Рекомендуя для обучения войска наступные плутонги, он прибавлял: «хотя и отступные, только с толкованием, что не для отступления, но только для приручения ног к исправным движениям».
В бою «должно стремиться к одной главной точке и забывать о ретираде. Быстрота и внезапность заменяют число. Натиски и удар решают битву, и приступ предпочтительнее осады».
Иностранные ученые считали Суворова склонным к грубым лобовым ударам, не взирая на потери: лишь бы вышла резня и затем блестящая реляция. Не таков был Суворов.
Вот как он говорит по этому вопросу в связи с вопросом о ночных боях:
«Ночное поражение противников доказывает искусство вождя пользоваться победою не для блистания, но постоянства. Плодовитостью реляций можно упражняться после».
Помимо широкого предоставления применять частную инициативу, Суворов относился к своим подчиненным в высшей степени деликатно.
Вот, например, письмо его к генералу Розенбергу, оправленному к Асти, по случаю затруднений провиантского ведомства, вызванных сосредоточением значительным масс под Александрией для движения навстречу Макдональду. С полдороги пришлось Розенберга вернуть назад. Суворов при этом пишет: [16]
«Июня 2–13 д. 1799. Александрия.
Ваше Высокопревосходительство Андрей Григорьевич!
Новейшие известия. Французы как пчелы и почти из всех мест роятся к Мантуе… Нам надлежит на них спешить. Где это вас застанет, отдохнувши сколько надлежит – поспешайте к нам в соединение. Мы скоро подымемся. Они сильны; с нами Бог! Простите мне, что вы были затруднены по обстоятельствам».
Г. А. Суворов-Рымникский.
Суворов не любил бестолкового пролития крови и укорял австрийских генералов в том, что они теряли людей понапрасну:
«Мудрый Бельгард между прочим привык терять людей: в начале кампании он доставил неприятелю в Тироле через Лаудона с лишком 10,000 человек; ныне, в нужде моей, он с ранеными проиграл с лишком 2,000 человек» … «Для короны – размен есть; для них – не их люди; чего же жалеть» … «Бештимтзагеры убавили у меня из-под ружья в три раза почти больше, нежели мне на трех баталиях стоили Тидона, Треббия и Нура».
Наиболее важною заслугою Суворова в области стратегии, выдвигающей его из ряда других полководцев-стратегов, следует признать установление правильного соотношения между положительною деятельностью войск (борьбою с противником) и отрицательною их работою в тылу по обеспечению операций. [17]
Этот страшный вопрос, пред которым останавливались в недоумении многие сильные умы и даже Наполеон, высказывавший, что «le secret de la guere est dans le secret des communications», т. е. в сущности, указавший на эту тайну войны, но ничуть не решивший его. Это тот вопрос, который в настоящее время занимает многих исследователей в области стратегии, как Пьеррон, Кардинал ф. Виддерн и др., и все-таки ими не решенный, он был формулирован Суворовым необыкновенно просто:
«Идешь бить неприятеля, умножай войска, опорожняй посты, снимай коммуникации. Побивши неприятеля, обновляй по обстоятельствам, но гони его до сокрушения. Коли же быть перипатетиком, то лучше не быть солдатом».
Суворов рекомендует сосредоточивать войска в минуту решительных действий, рискуя даже сообщениями, и затем восстановлять охрану их по обстоятельствам.
Так делал Суворов в 1784 г. перед движением от Бреста к Варшаве, перед штурмом Праги; так же он намеревался поступить в 1799 г. при вторжении во Францию, возложив охрану сообщений своей армии на пьемонтские, тосканские и романские войска.
Так действовал Густав-Адольф в 1632 г., сосредоточивая войска против Валленштейна к Нюренбергу. Так же поступил Наполеон в трудный для него период войны 1809 года перед сражением под Ваграмом.
Но это решение Наполеона был вынужденное, он ему не сочувствовал, считал слишком рискованным; [18] вот почему в 1812 г. он не решился прибегнуть к подобному способу действий, оставил в тылу до 400.000 войск и привел к Бородину всего 130.000, чего было недостаточно для одержания решительной победы над русской армией и что было первой причиной его гибели.
Можно надеяться, что со временем стратеги будущего постараются воспроизвести так просто формулированное Суворовым решение этого поистине страшного вопроса стратегии.
Мы постарались в беглом очерке обрисовать стратегию Суворова. Мы видим, что его мысль обнимала все вопросы войны, и во всех своих решениях он остается свеж до сей минуты. А насколько он стоял выше своего века! Какую великую идею о связи положительной и отрицательной деятельности войск на войне он оставил в наследство будущим поколениям!
Люди, не понимавшие Суворова, говорили, что ему только везло счастье.
«Один раз счастье, другой раз счастье! Помилуй Бог! Когда-нибудь да и уменье!» - справедливо говорил Суворов.
Доходили до него слухи, что австрийцы иначе о его успехах и не думают. В одном из рескриптов к Суворову даже австрийский император выразил надежду, что при всегдашнем его счастье, есть надежда скоро достигнуть желаемых результатов.
Это, наконец, взбесило старого фельдмаршала и он в письме к Разумовскому (о 25 июня) пишет: [19]
«Щастие! говорит Римский Император… Ослиная в армии голова тоже говорила мне – слепое счастие!..»
Напомним, в конце концов, что Суворов был одним из образованнейших людей своего века. Он вышучивал современную ему науку, называл военных ученых его времени «бедными академиками», и он был прав. Но в то же время он придавал настоящей-то, живой военной науке, основанной на серьезном изучении деяний великих полководцев, огромное значение.
Генералу необходимо, говорил Суворов, непрерывное образование себя науками, с помощью чтения. Ему нужно мужество, офицеру – храбрость, солдату – бодрость.
«Всякая война различна; здесь масса в одном месте, а там гром. Беспрерывное изучение взгляда сделает тебя великим полководцем. Никакой баталии в кабинете выиграть не можно. Умей пользоваться местностью, управляй счастьем: мгновение дает победу. Властвуй счастием быстротою Цезаря, столь хорошо умевшего захватывать внезапно врагов, даже днем, обращать их, куда ему угодно, и побеждать когда угодно. Приучайся к неутомимой деятельности. Будь терпелив в военных трудах и не унывай при неудаче. Будь прозорлив, осторожен, имей цель определенную; умей предупреждать обстоятельства ложные и сомнительные, но не увлекайся местной горячностью».
«Возьми себе в образец героя древних времен, наблюдай его, иди за ним в след, поравняйся – обгони – [20] слава тебе. Я выбрал Кесаря. Альпийские горы за нами, Бог перед нами – ура! Орлы русские облетели орлов римских».
«Непрестанная наука из чтениев: сначала регулярство – курс Марсов, а для единственных шести ордеров баталии – старинный Вигеций. По русской войне мало описания, в прежнюю и последнюю турецкие войны с великим затверждением эволюциев, старинные же какие случаются. Монтекукули очень древен, и много отмен соображать с нынешними правилами турецкой войны. Карл Лотарингский, Конде, Тюрен, Маршал де-Сакс, Виларс, какие есть переводы (читай). Старейшие же, возбуждающие к мужеству, суть: Троянская война, комментарии Кесаревы и Квинтус-Курциус. Для возвышения духа старый – Ролен».
Однажды, желая знать мнение Суворова о лучших военных сочинениях и выдающихся полководцах, Граф Ростопчин назвал нескольких. При каждом наименовании Суворов крестился, наконец сказал на ухо: «Юлий Кесарь, Ганнибал, Бонапарте, домашний лечебник и пригожая повариха».
Смысл фразы: истинный способ научиться военному делу – это изучать деяния великих полководцев; что все теоретические трактаты о военном искусстве имею такое же значение, как лечебники, т. е. если не угадаешь болезни, то он пользы не принесет; «пригожая повариха» - это был известный в то время роман, которым все зачитывались; чтение современных ему теоретических трактатов о военном искусстве он считал одинаково полезным с чтением этого романа.
В вышеприведенных словах Суворова поразительно [21] то, что он поставил Бонапарте наряду с Ганнибалом и Юлием Цезарем, после первого его похода 1796–97 года. Это показывает, насколько велико было чутье этого человека, и как его недостаточно понимали современники.
Вот, наконец, и его идеал военачальника.
В наставлении офицерам Суворов говорил: «Герой, о котором я говорю, смел – без запальчивости, быстр – без опрометчивости, деятелен – без легкомыслия, покорен – без унижения. Начальник – без высокомерия, любочестив – без гордости, тверд – без упрямства, осторожен – без притворства, основателен – без высокоумия, приятен – без суетности, единоправен – без примеси, расторопен – без коварства, проницателен – без лукавства, искренен – без простосердечия, приветлив – без околичностей, услужлив – без корыстолюбия, решителен – убегая известности».


II. Деятельность Суворова как стратега, по опыту войн 1794 и 1799 годов

Суворов прежде всего был человек дела, и он представляет замечательно цельный тип человека, у которого слово никогда не расходилось с делом. Впрочем, образ его как стратега-практика вырисовывался хотя и грандиозно, но при крайне невыгодных условиях: Суворов выступил в роли полководца на седьмом десятке своей жизни и только в двух войнах – в 1794 г. в Польше, где он чуть не силою вырывает власть из рук Репнина, а в 1799 г. в Италии пользуется половинною властью, связанный по [22] рукам и ногам распоряжениями Венского гофкригсрата. Более счастливые его конкуренты на гениальность, как Александр Македонский, Ганнибал, Юлий Цезарь, Густав Адольф, Фридрих Великий и Наполеон – стояли во главе армий уже в молодые годы, в полном расцвете интеллектуальных и физических сил, да и действовать-то им приходилось на фоне серьезных исторических событий, почему внимание всех было привлечено на их деятельность; Суворов же в Польше преследовал какую-то местную некрупную историческую задачу, и только стратегическое изящество его операций и грандиозность результатов заставили всех обратить внимание на эту поразительную кампанию русского стратега. В 1799 г. в Италию Суворов призван австрийцами как последнее средство, к которому прибегает тяжко больной, перепробовавший уже все и не получивший исцеления. Постоянные победы, одержанные французами над австрийскими армиями, заставили Австрию извериться в возможность побороть надвигавшуюся на нее несокрушимую силу, вызванную к жизни французской революцией, обыкновенными средствами и решили обратиться к императору Павлу I просить прислать на подкрепление русские войска и этого чудака старика полководца, до сих пор почему-то непобежденного. Почему – этого они не понимали и понять не могли, но чувствовали, что за ним есть что-то такое особенное, дававшее победу; по их мнению, это был своего рода знахарь стратегии, обладавший способностью заговаривать судьбу и призывать армии к победам.
Да. Удивительная судьба этого удивительного человека! [23]
Мы не будем излагать подробно фактическую сторону этих кампаний, хорошо всем известных, но постараемся в каждой из них подчеркнуть те факты, на основании которых обрисовывается деятельность фельдмаршала Суворова в области стратегии.
Начнем с 1794 года.
Кампания Суворова в Польше в 1794 г.

Печально началась эта война. Талантливый польский генерал Тедеуш Косцюшко в марте месяце поднял знамя восстания в Кракове в марте месяце поднял знамя восстания в Кракове и, пользуясь разброской русских войск, разбил небольшой отряд Тормасова у Рацлавице. В апреле восстание охватило Польшу, а затем и Литву. Приходилось принимать серьезные меры для усмирения восстания: общим начальником войск, действовавших в Литве и Польше, назначен генерал-аншеф князь Репнин; пруссаки послали в Польшу 10.000 чел. г.-л. Фаврата, что вместе с русскими войсками составило около 65.000 чел.; кроме того, на Волыни, в Подолии и вообще на юге главное начальство было возложено на фельдмаршала Графа Румянцева-Задунайского.
В Польше русскими войсками командовал генерал-поручик Барон Ферзен, а в Литве – Дерфельден; у Румянцева, под непосредственным начальством Суворова, было около 50.000 человек, которые предназначались на случай войны с Турцией и пока не могли принять участия в подавлении мятежа.
Силы поляков можно определить приблизительно около 70.000 человек.
В Литве было около 18.000 поляков против [24] 23–25 тысяч русских войск Репнина, которому никак не удавалось потушить восстание.
А между тем Косцюшко был атакован у Щекоцин 26 мая соединенными отрядами Денисова и Фаврата, под общим начальством прусского короля Фридриха Вильгельма, и хотя был выбит из занятой им укрепленной позиции, но успел проскользнуть в Варшаву, которая и была обложена 13-го июня прусским королем (35.000) и Ферзеном (12.000) с левого берега Вислы.
Между тем поляки начали нападать на тыл пруссаков и захватили их транспорты с боевыми припасами, что вынудило союзников снять осаду Варшавы 26 августа; Ферзен пошел вверх по Висле, чтобы переправиться там на правый берег и двинуться в Литву на соединением с Дерфельденом. Все считали, что с наступлением осени на этот год кампания кончается, но именно в это время появляется на театре войны генерал-аншеф Суворов, который своей необычайной энергией дает делу совершенно другой оборот.
Из Немирова, где был Суворов и следил за событиями, он писал Румянцеву: «в непрестанной мечте, пакт я не в Польше; там бы я в сорок дней кончил…».
В это время императрица Екатерина II решила уже послать Суворова в Польшу, но Румянцев, как будто предчувствуя это решение, взял на себя почин к отправке Суворова на театр войны и 7-го августа послал ему предписание: «сделать сильный отворот сему дерзкому неприятелю и так скоро, как возможно, от стороны Бреста и [25] Подлясского и Троцкого воеводств… Ваше сиятельство были всегда ужасом поляков и турок… Ваше имя одно в предварительное обвещение о вашем походе подействует в духе неприятеля и тамошних обывателей больше, нежели многие тысячи».
Оставив в Немирове генерала Дунина с 8 бат. и 2 карабинерными полками, 14 августа Суворов выступает с отрядом в 4.500 чел. при 10 орудиях, на пути присоединяет отряды Буксгевдена и Маркова – всего 11.000 чел. и 16 ор., и 22 августа прибывает в Варковичи, сделавши в 9 переходов 270 верст; 24 августа он выступил из Варкович и 28-го был в Ковеле, пройдя по очень дурным дорогам в 5 переходов 125 верст.
Отсюда прямой путь к Бресту шел на Выжву, но Суворов избирают более кружный путь, чтобы сначала разбить отряды Сераковского и Мокрановского, бывших на операционном направлении Брест–Пинск, чем и обеспечивался его тыл.
При этом Суворов обращается к Репнину, прося содействия и присоединения к нему отрядов, действовавших в этих местах.
Двинувшись из Ковеля 31 августа, Суворов разбивает польские отряды у Дивина (3 сентября), Кобрина (4 сентября), при монастыре Крупчицах (6 сентября) бьет корпус Сераковского, а 8-го сентября, под Брестом, разбивает наголову соединенные войска Сераковского и Мокрановского, причем отнимает у них всю артиллерию (28 орудий).
Императрица Екатерина желала совместного действия всех отрядов, под руководством Суворова, [26] наступления от Бреста к Висле, и, если возможно, для занятия Варшавы.
Румянцев писал об этом Репнину, требуя, чтобы отряды Дерфельдена и Ферзена все предприятия Суворова «подкрепляли и ему всевещно содействовали».
Категорического приказания все-таки отдано не было, – вероятно влияние Н. И. Салтыкова, который далеко не был расположен к Суворову.
Впрочем, 28 сентября Репнин подчиняет Суворову Ферзена, а 7 октября Дерфельдена.
До Суворова эти распоряжения не дошли, когда он уже решил действовать в интересах отечества, на свой собственный страх. Много пришлось ему вытерпеть борьбы и хлопот, пока удалось наладить дело.
От него требовали, чтобы он превратил Брест в базу для предстоящих действий; он это и делал, но время уходило, надвигалась осень. С грустью пишет Суворов Румянцеву:
«Тако, Сиятельнейший граф, близ трех недель я недвижим, и можно здесь сказать, что Магербал Ганнибалу – ты умеешь побеждать, но не пользоваться победой. Канна и Брест подобие имеют; время упущено, приближаются винтер-квартиры».
Для связи с главною базою у Суворова были этапные пункты: в Луцке, Деражне, Остроге и Немирове.
Между тем, обстановка начинала складываться для решительных действий благоприятно: 29 сентября при Мацеиовицах Ферзен разбил Косцюшко и взял его в плен, что вполне обеспечивало левый фланг Суворова при наступлении к Варшаве. Времени терять [27] было нельзя. Как только узнал Суворов о победе Ферзена, он именем императрицы отдает приказание Ферзену и Дерфельдену идти на соединение с ним. Суворов просит также австрийцев и пруссаков оказать ему содействие хотя бы выставление сильного кордона, но на это было трудно рассчитывать. Еще 24 сентября Салтыков писал Репнину: «союзники наши, как козьи рога, в мешок не лезут».
6 октября Суворов собирает военный сове, перед которым излагает необходимость воспользоваться благоприятным моментом для решительных действий; все с ним согласились. Впрочем, это требовалось и по уставу, а также он имел в виду решением военного совета повлиять на соседние войска.
Суворов выбирает для движения к Варшаве не кратчайший путь, а несколько кружный, на Бельск, чтобы облегчить присоединение Дерфельдена, бывшего у Белостока.
Было решено, по соединению отрядов, двинуться к Праге, взять ее штурмом, сжечь мост через Вислу и, оставив в Праге 6.000 Дерфельдена, переправиться через Вислу у Вильянова или иного места. Если же Дерфельден с его корпусом не прибудет или прусаки не окажут содействия, то расположиться всем войскам на правом берегу Вислы. «А когда позади расположения весь провиант и фурах выбран будет, то для лучшего спокойствия войск, сблизиться для винтер-квартир пока к Брежищю, Радзину и оконечностях».
Ясная постановка цели, сосредоточение сил, обеспечение операции во всех смыслах – характерные черты этого замечательного плана Суворова. [28]
Оставив в Бресте небольшой отряд бригадира Дивова, Суворов выступил 7 октября из Бреста на Янов, вдоль реки Западный Буг. Отрезать литовскую армию Мокрановского не удалось; она успела проскользнуть к Варшаве; тогда Суворов двинулся на Станиславов, где 14 октября соединился с 11.000 ч. Фрезена. Дерфельден был в 30 верстах у Вышкова. Получивши сведение о присутствии отрядов противника у Окунева и Кобылкли, Суворов двигает к Окуневу Ферзена, а сам, с частью кавалерии Ферзена и пехотою Потемкина, по страшно болотистой и пересеченной местности двинулся к Кобылке, где разбил наголову 4.000 отряд премущественно действием спешенной кавалерии, атаковавшей в палаши и сабли.
Здесь Суворов стоит с 15 по 22 октября, ожидая присоединения Дерфельдена (19 октября) и подготовляясь к штурму Праги. 22 октября армия подошла к Праге, а 24 произведен штурм. 29-го русские войска вступили в Варшаву. 7 ноября война окончилась.
Таким образом, слова Суворова подтвердились: 14 августа он выступил из Немирова, а 24 октября взял штурмом Прагу; если вычесть месяц Брестского сидения, то окажется, что Суворов действительно окончил все в 40 дней, как и намечал раньше. Глазомер замечательный.
Еще 24 октября он доносил Румянцеву: «Сиятельнейший граф, ура, Прага наша». А 8-го ноября донес так:
«Варшава. День Архангела Михаила. № 101. Виват, Великая Екатерина! Все кончено, сиятельнейший [29] граф, Польша обезоружена. Граф Александр Суворов-Рымникский».
Как по идее, так и по исполнению во всех смыслах, – это одна из самых блестящих операций в военной истории.
Если за одно Лейтенское сражение Наполеон считал справедливым поставить Фридриха Великого в число великих полководцев истории, то что же он сказал бы, познакомившись с блестящей кампанией Суворова в 1794 году.
Кампания 1799 г. в Италии и Швейцарии

Не станем излагать в подробностях события этих двух славных походов Суворова, благодаря Богу, ныне в достаточной степени известных не только в нашем отечестве, но даже и в западной Европе, начавшей в последнее время удостаивать нас своим вниманием. Остановимся на важнейших фактах, обрисовывающих стратегическое искусство Суворова, а также постараемся ответить на те обвинения, которые некоторое время в изобилии возводились австрийцами на нашего полководца.
В Вене добивались выпытать у Суворова его операционный план, но он уклонился от бесед по этому вопросу с чинами гофкригсрата и даже с инженер-генералом Лауером, хорошо знавшим Италию. 23 марта, при прощальной аудиенции, император Франц все-таки вручил Суворову план предстоящих действий и приказал доносить прямо Его Величеству о своих дальнейших предположениях прежде приведения их в исполнение. В этом наставлении Суворов [30] увидел первую узду, наброшенную на него австрийцами: все распоряжения о продовольствии войск и других потребностях возлагались на генерала Меласса, который должен был вести об этом переписку с гофкригсратом.
(Вена. 3 апреля 1799 г.).
По приказанию Суворова наши войска быстро шли в Италию, делая по 36 верст в сутки.
4–15 апреля Суворов прибыл в Валеджио. При представлении австрийских генералов в Вероне, он в кратких словах высказал основные начала своего военного искусства:
«Субординация! экзерциция! Военный шаг – аршин, в захождении полтора. Голова хвоста не ждет: внезапно, как снег на голову... пуля дура, штык молодец!.. Мы пришли бить безбожных, ветреных, сумасбродных французишков: они воюют колоннами, – и мы будем их бить колоннами!»
Затем Суворов сделал обидевшее австрийцев распоряжение командовать русских офицеров в австрийские полки для обучения их штыковому бою.
Обучение австрийским штыковым атакам было важно, так как показало освежающее влияние на формализм и сковывающие идеи австрийского военного искусства; кроме того, австрийский солдат действительно не имел никакого понятия об употреблении штыка.
8–19 апреля армия Суворова двинулась к р. Киезе.
Выбор операционного направления на Милан, по левому берегу р. По, конечно правильный – тут отступала армия Шерера, тут же шли и ее сообщения. [31]
На первых же переходах выяснилась разница в подготовке австрийских и русских войск; первые не могли совершать такие быстрые марши, как наши войска. Мелас самовольно хотел дать дневку войскам, за что получил строгий выговор.
Мелас жаловался ан фельдмаршала:
«Я совершенно не в состоянии приобрести доверие г-на фельдмаршала графа Суворова… Марш слишком быстрый, совершенно без всякого военного расчета…»
Австрийцы были неприятно поражены и приказом Суворова по армии, начинавшимся словами:
«Неприятеля атаковать везде, где он ни встретится».
Это в ужас привело австрийских стратегов, привыкших ко всевозможным хитростям, маневрам…
«Неприятеля везде атаковать. Это что за стратегия!»
«Den Feind überall angreiffen. Was ist das für eine Strategie?»
15/26–17/28 апреля Суворов разбивает армию Шерера, под конец под командой Моро, а 18/29 числа вступает в Милан. Здесь он останавливается на два дня.
Австрийские историки обвиняют Суворова за эту остановку. Припомним, что Бонапарт в 1796 году, после боя при Лоди, нарочно идет в Милан, чтобы поддержать республиканскую партию и озаботится устройством своего тыла. Оба великих мастера дела одинаково относятся к Милану и при одинаковых условиях дают отступить разбитым войскам противника. Обеспечение дальнейших операций они выдвигают на первый план. [32] Здесь в Милане Суворовым был продиктован Шателеру план будущих действий:
Осадная армия, 25.000 тыс. Края, осаждает Мантую и занимает пространство между Адижем и Минчио, угрожая Ферраре и Модене. Главная действующая армия Суворова – 36.000 тыс. (18.000 русских и 18.000 австрийских войск) – переходит р. Тичино и По, идет сперва навстречу неприятельской армии, ожидаемой из южной и средней Италии, и, разбив ее, обращается против Пьемонтской армии и Турина.
Кроме некоторых деталей, он указывает на необходимость связи в действиях с итальянской армией, рейнской армии эрцгерцога Карла, бывшей в Швабии, войск Готца в Форарльберге и Тирольской армии графа Бельгарда.
Этот смелый план, представленный императору Францу, на выполнение которого можно было рассчитывать, в виду слабости швейцарской армии Массены, не был одобрен гофкригсратом, и Суворов получил подтверждение ограничивать главные свои действия левым берегом р. По; особенное же внимание обратить на обеспечение себя в завоеванных областях покорением находящихся в них крепостей, какова, например, Мантуя. Впрочем, разрешалось овладеть какою-либо из крепостей, лежащих на правом берегу реки По в недалеком от нее расстоянии. Относительно же вторжения во Францию не разрешалось и думать.
Можно себе представить отчаяние нашего полководца, на первых же шагах столкнувшегося с подобными препятствиями. Кажется, что в гофкригсрате, [33] вдохновителем которого был барон Тугут, Суворов встретил более опасного себе врага, чем во французских армиях!
«В Вене любят только посредственность; а талант не охотник для узды!» - говорил Суворов и по временам, подобно эрцгерцогу Карлу, успевал кое-что сделать и по-своему, но при административных распоряжениях Меласса часто был связан в своих решениях. Надо сказать, добрый старик, генерал Мелас, был ума ограниченного и по природе не склонный к интригам и вдобавок едва бывший в состоянии написать несколько строк, но он был слепым орудием в руках барона Тугута.
20 апреля – 1 мая Суворов выступил из Милана, а через четыре дня переправился на правый берег р. По у Мецано-Корти и Пьяченцы; после неудачной попытки овладеть Валенцей (дело при Бассиньяно), оставив заслон против армии Моро у Александрии, Суворов обратно перешел на левый берег р. По и двинулся в обход левого фланга противника по направлению к Турину, который и занял 15–26 мая.
Движение на Турин, поднявшее восстание в Пьемонте, должно было, по расчетам Суворова, поставить армию Моро в безвыходное положение и вынудить ее к отступлению в Ривьеру. Из Турина Суворов предполагал двинуться через Караманьолу и Чеву к Финале. «Онелия уже в руках пьемонтцев; через Тендский проход отступление французам уже невозможно; таким образом армия их попадет как бы в Фуркулы Каудинские»12. [34]
Как это все верно, и какой чудный выбор операционного направления на Турин и оттуда на Чеву и Финале, в тыл противнику.
Через полтора месяца уже вся Италия завоевана.
Первый период кампании закончен; оставалось преследовать и доконать армию Моро. Одновременно Суворов снова входит в сношение с эрцгерцогом Карлом, прося его подвинуться вперед, на одну высоту с итальянской армией, правое крыло которой «проникло уже долиною Аостскою до Большого С.-Бернарда». Это были войска Гаддика, который, впрочем, испортил дело и потерпел неудачу, не поддержавши отряд С.-Жульена.
Суворов писал ему за это выговор:
«Будучи победителем, вы остановились, засели в унтеркунфт, в унбештимтгезагт. Вы должны были, разбив неприятеля, преследовать его; в подобном случае можно и с малым отрядом отрезать противника…».
Австрийцы, по занятии Цюриха, более двух месяцев простояли на р. Лиммате в совершенном бездействии.
В конце мая Суворов предполагал, что из южной Франции и из Ривьеры будет произведено французами наступление к Турину (носились слухи об усилении армии Моро войсками Монришара и Макдональда, перевезенными на судах флота, ушедшего из Бреста, и что тысяч двенадцать идут из южной Франции на Бриансон), но уже к 29 мая он окончательно убедился, что опасность угрожает к Александрии и Тортоне, – решает немедленно сосредоточиться к Александрии. [35]
При этом он приглашает к себе из-под Мантуи генерала Края со всей кавалерией. Устроены мосты на Бормиде и Танаро; в Валенце складочный пункт; переправы у Бассиньяно и Мецано-Корти укреплены; приведены в оборонительное положение Павиа, Ричигетоне, Пьяченца и Миланская цитадель.
Какое соединение решительности с осторожностью! Тут виден истинный стратег.
Быстрый марш от Турина к Александрии – в двое суток 100 верст; под Александрией 1–12 июня сосредоточилось 34.000, Суворов думал довести их до 50.000 человек.
2–13-го июня Суворов окончательно удостоверяется о движении Макдональда и Монришара через Апеннины, к Модене и Редджио. Положение было опасное: удар в направлении на Мантую выводил французскую армию на сообщения итальянской армии Суворова; в случае успеха ее уничтожались все завоевания полководца. Но он не боялся этого, а напротив, давно ждал случая занять положение между двумя армиями противника и разбить их по частям.
Получивши сведение о движении Макдональда, Суворов оставляет 14.4000 ч. Бельгарда под Александрией, с остальными войсками идти к нему на соединение; Отту с 8.000 задерживать неприятеля между Пармою и Пьяченцей.
4–15-го в 10 часов вечера он двинулся на Кастельново ди Скривия и Кастеджио, в 36 часов делает 80 верст и в трехдневном сражении 6,7 и 8 июня, [36] на рр. Тидоне и Треббии, разбивает армию Макдональда, два дня преследует до р. Арды, 11–22 июня дает здесь войскам дневку, а 12-го двигается назад к Александрии, приказав Отту, Гогенцоллерну и Кленау продолжать преследование Макдональда.
Суворов победил, уступая противнику в числе; Край не исполнил его приказания о присоединении, так как имел особое предписание на это гофкригсрата. Следует отметить благоразумную осторожность Суворов: во время сражения, на случай неудачи, за левым флангом армии, для переправы на левый берег р. По, был наведен мост у Парпанезе. Быстрым движением от Фиоренцолы к Александрии Суворов испугал перешедшего в наступление Моро, который снова укрылся в Ривьере.
Через 10 дней, по выступлении из Александрии, победоносный Суворов возвратился назад. Это одно из замечательных событий военной истории. Сам противник его Моро называл Суворова в эти дни образцовым (chef d’oeuvre de l’art militaire).
По верности расчета, быстроте и энергии в исполнении, непреклонной воле семидесятилетнего полководца, проявленной в самом бою против превосходных сил неприятельских – эти действия достойны высокого удивления и ставят Суворова в число полководцев гениальных.
Впрочем, австрийцы критиковали действия Суворова, и даже Мелас позволил в своей реляции сказать про диспозицию для сражения при Треббии:
«Диспозиция не соответствовала правилам военного искусства». [37]
Так они привыкли быть битыми по всем правилам.
Один Шателер еще понимал Суворова; он говорил:
«Обширные планы его превосходительства г-на фельдмаршала, которые я, конечно, разделяю, он применяет сообразно обстановке и местности. Эти планы кажутся сумасшедшими и баснями тем ограниченным гениям, благодаря которым мы потеряли Савойю и Италию».