ДЕВЯТЬ ЛЕТ ОДНОГО ВЕКА

[Samuray-08]

ДЕВЯТЬ ЛЕТ ОДНОГО ВЕКА

Судьбы некоторых людей складываются порою таким удивительным образом, что в сравнении с их причудливыми извивами самые занимательные литературные истории кажутся скучноватыми. Многие из таких жизненных историй, в особенности те, что были изложены служилыми людьми в виде рапортов и донесений, осев в секретных архивах разных учреждений, становятся известны спустя многие десятилетия, а то и века. Так вышло и с рапортом унтер-офицера Филиппа Ефремова, поневоле совершившего путешествие, длившееся почти девять лет, по странам Средней Азии, Индии, Ирландии, Англии, двум океанам и нескольким морям.

Унтер-офицер Филипп Ефремов служил в первом батальоне Нижегородского полка, входившего в состав гарнизона крепости Оренбург, осажденной тогда мятежниками Пугачева. Имея под командой десять солдат и десять казаков, при одном орудии он выступил в июне 1774 года из крепости, получив приказ сменить такую же команду в укреплении Илецкая защита, прикрывавшем дорогу. На рассвете следующего дня заставу атаковали несколько сотен мятежников. Ефремов, опытный вояка, умело командуя своими людьми, которые хорошо знали, что делают с пленными пугачевцы, успешно оборонял позицию до полудня, пока не кончились все заряды у ружей и пушки. С оставшимися в живых он принял рукопашный бой. Во время схватки Ефремову отсекли саблей большой палец на левой руке, крепко сжимавшей ствол ружья, которое он подставил под удар. Ружье выпало из рук, а Филиппа ударили копьем, и он без чувств повалился на землю.

Очнулся унтер-офицер уже в стане бунтовщиков, среди оставшихся в живых своих солдат. На первой же ночевке, когда не знавшие дисциплины пугачевские мятежники завалились спать, Филипп и еще трое солдат убежали из лагеря в степь. День отсиделись в высокой траве возле степной речки, а потом решили идти к Оренбургу, до которого было не более пятнадцати верст. Но не прошли они и трех, как наткнулись на разъезд киргиз-кайсаков, шнырявших по степи. Их снова захватили в плен и, связав, отогнали в стойбище охотников за рабами.

От степняков убежать было невозможно. Захваченных пленников, представлявших выгодный товар, охраняли зорко все те два месяца, пока в степи шла охота на людей. Когда полонян набралось достаточно много, киргиз-кайсаки погнали их проторенными степными дорогами, как веками гоняли русские полоны в рабство.

Филиппа продали в Бухаре, и он, сменив в короткое время несколько хозяев-перекупщиков, оказался в доме важного бухарского вельможи-алтыка по имени Донияр-бек. Для начала его поставили стражником к дверям гарема нового хозяина. Быстро освоившийся со своим положением, Филипп стал усердно учить язык, к чему оказался весьма способен. Вскоре он получил под свою команду десять таких же стражников, как он сам. Это была первая ступенька в его "бухарской карьере".

Однажды Донияр-бек призвал к себе Ефремова, разумевшего русскую грамоту, и поручил прочитать бумагу, привезенную из России посланником Бухары муллой Ирназаром. Это было посольское письмо, читая которое Филипп не сдержал слез, увидев русские слова и титулы императрицы. Его спросили, почему он плачет? Что в бумаге написано? Отчего печать стоит там, где поставлена, и о многом другом? Филипп, как мог, объяснил, но неосторожно коснулся вопросов веры, и Донияр-бек стал уговаривать его принять магометанство. Филипп наотрез отказался от предложения. Тогда его приказали пытать.

Пытка была по-восточному изощренной: в него вливали густой соляной раствор. Человек, опоенный таким рассолом, умирает медленно - в течение суток соль разъедает его внутренности. Но если пытаемого не хотели убивать, его легко спасали, давая пить теплое топленое овечье сало, которое вбирало в себя соль, а "живот верхом и низом чистило". Пройдя все эти малоприятные процедуры, Филипп снова предстал перед Донияр-беком. Хозяин несколько поостыл, решив, что толку тут не добьешься, а Ефремов - слуга исправный. Только потребовал Донияр-бек, чтобы Филипп непременно присягнул ему на верность. Нахлебавшийся вдоволь соли и топленого сала Ефремов почел за благо присягнуть, впрочем, как он напишет позже в своем докладе, "клянясь устами, но не душой". После этого ему стали доверять больше, зачислили в войско. Во время нескольких стычек с врагами бухарцев бывший унтер-офицер показал свою опытность в военном деле - сначала как воин, потом как командир. По приказу алтыка Филиппа произвели в кезилбаши, дав под команду пятьдесят человек, таких же, как он, полонян разных народностей, пожелавших служить в войске хана Бухары. Бухарцев не смущало присутствие бывших рабов в войске, лишь бы те дрались исправно.

Со своим отрядом Ефремов совершил несколько походов в составе войск бухарцев, ведших в это время многочисленные войны с соседями. Он показал себя храбрецом во многих стычках и сражениях. Отряд под его командой не раз ходил в разведывательные рейды, и во время одного из них, под Самаркандом, Ефремову удалось захватить пленного. За такую службу алтык наградил его званием курбаши, пожаловал землю, приносившую триста червонцев в год, и доверил командовать сотней воинов, двадцать из которых были русские.

Однажды его отряд в составе двухтысячного войска (им командовал сын алтыка, Шамрат-бей) в походе на Персию осадил город Мерв. Однако на этот раз военная удача отвернулась от бухарцев, и мервский хан Байрамали, отбив атаку противника, обратил его в бегство. Потом на отступавшее войско навалилась какая-то заразная "прилипчивая болезнь", от которой "многие воины умерли, а кони пали".

Возвращаясь из походов, Филипп жил при доме алтыка. Там он сошелся с доверенной рабыней, ключницей, родом из Персии, молодой и красивой. Много общего в судьбах сблизило их: как и Филипп, она была захвачена в полон, только не киргизами, а туркменами, регулярно совершавшими набеги на Персию; в рабстве, начав с "низкого бытия" наложницы и прислужницы в гареме, быстро сделала блестящую карьеру, возвысившись до "ношения ключей".

Семейные союзы пленников, служивших на доверенных должностях, весьма поощрялись бухарцами, считавшими, что семья привяжет человека к месту лучше всяких пут. И действительно, многие находили себе пару, строили дома, рожали детей, и через поколение никто уже и не считал их чужими. Но браку кубаши и ключницы мешала разная вера. Персиянка, любя Филиппа, готова была принять христианство, но где ж взять священника! Да и сам Филипп относился к их сожительству гораздо прохладнее ключницы. Так они и прожили два года, невенчанные ни по какому обряду.

А военная жизнь шла своим чередом. Полторы тысячи воинов под командой Бодал-бека пошли из Бухары войной на Хиву. С ними отправился и кубаши Ефремов, командуя сотней. В сражении при городе Богатнуле Филипп схватился с одним из хивинцев. Тот выстрелил в него чуть ли не в упор и едва не убил, опалив лицо. Ефремов "в горячности погнался за ним и, настигнув, сразился; отрубив ему правую руку, взял в плен". За этот подвиг Бодал-бек пожаловал его конем-аргамаком и кафтаном, кроме того, ему как отличившемуся выпала честь ехать с вестью о победе к алтыку. По приезде принесший радостную весть Ефремов был, по восточному обычаю, награжден особо: землей и деньгами.

Однако несмотря на благополучную жизнь, полное доверие, уважение и милости со стороны бухарцев, Ефремова неотступно грызла тоска по родине. Мысль о побеге преследовала его все годы жизни в Бухаре. Но, будучи изрядным плутом и хитрецом, он понимал, что уходить надо верно и лишь один раз: неудачливого беглеца сажали на кол. Если и оставляли такого в живых, то его уделом становилась тяжелая и грязная работа днем, а ночью - душная тюрьма - зиндан. И так до конца дней.

Но вот случай представился. После того как Филипп вернулся с радостной вестью и был награжден, ему дали несколько дней отдохнуть. Надежного человека, занимающегося подделкой документов, он уже давно имел на примете. Прежде останавливало отсутствие нужной суммы, но теперь, имея пятьсот червонцев наградных, Ефремов решил рискнуть.

За сто червонцев мастер подделок написал ему грамоту, в которой говорилось, что он, Ефремов, - посол, направляющийся в Коканд. Однако грамота мало значила, если на ней не было печати хана. И тогда Филипп попросил свою сожительницу выкрасть у алтыка и принести ему ханскую печать. Та, любя его, соглашалась это сделать, но только при условии: он должен взять ее с собой. Она желала следовать за ним, куда бы он ни направлялся. Пришлось ей это пообещать.

Во время дневной жары, когда все живое в Бухаре, укрывшись в тени садов и прохладе домов, погружалось в дневной сон, храбрая женщина нашла печать у заснувшего алтыка, и Филипп собственноручно приложил ее к фальшивой грамоте, после чего персиянка так же незаметно вернула символ государственной власти Бухары на положенное место.

Через два дня Ефремов получил повеление вернуться в войска под Хиву. В компании двух русских воинов из своего отряда он выехал из Бухары, но направился совсем в другую сторону: имея при себе фальшивую посольскую грамоту с подлинной печатью, Ефремов поскакал прямо в Коканд. Увы, ему пришлось обмануть персиянку. А ведь ее, если бы заподозрили в содействии его побегу, могли жестоко наказать, а то и убить. Как видно, он не был романтическим героем, этот Филипп Ефремов, да и обстоятельства всей его жизни мало способствовали развитию подобных наклонностей.

До Коканда беглецы добрались без приключений. Во владениях бухарского хана грамота, имевшаяся у них, избавляла от опасных расспросов, открывала двери караван-сараев, давала корм лошадям и еду самим. Бежавших никто не хватился: в Бухаре их считали убывшими к войску, в войске же числили бывшими в Бухаре. Никем не пойманные, они тем временем достигли Ходжента - места, где власть бухарцев кончалась.

Здесь Ефремов и его товарищи выдали себя за купцов. На имевшиеся у них деньги закупили товаров и честь по чести присоединились к купеческому каравану, отправившемуся в Кашмир. Тринадцать дней шел караван, дорога пролегала по высокогорью. Не сумев приспособиться к дыханию разреженным воздухом, умер один из русских, бежавших с Филиппом из Бухары. Двое оставшихся в живых похоронили его ночью, тайно совершив христианский обряд.

В Кашмире сходились несколько караванных путей из разных стран. Купцов влекли сюда знаменитые кашмирские ткани, там же был большой пригород, заселенный китайцами, торговавшими товарами своей страны. Здесь Филипп и его товарищ узнали, что из России в Кашмир тоже приходят караваны купцов татар, с одним из таких караванов можно было бы вернуться на родину. Но, хорошо изучив восточный уклад жизни и представив, что им вновь предстоит пройти через владения бухарцев, где их, возможно, ищут, через степи дикой киргиз-кайсацкой Орды, где никакие законы вообще не действуют и их, чужаков в караване, вполне могли отдать разбойникам в полон как плату за право прохода по степи, беглецы решили идти кружным, дальним путем, держась подальше от тех земель, откуда бежали.

С выгодой распродав товары, они двинулись в Яркенд, откуда, купив разного другого товару и слугу негра, с караваном купцов отправились в Тибет. Вскоре их караван забрался так высоко в горы, что "там человеку и лошадям захватывало дух". Здесь умер и второй русский спутник Филиппа. Похоронив товарища по-христиански, Ефремов со слугой негром пошел с караваном дальше. В Тибете он продал товары, но лошади у них пали, а новых купить было негде. Тогда Филипп и его слуга примкнули к трем нищим мусульманам, шедшим в Индию.

Так, пешком, добрались они до Дели, где нищие тут же их бросили в незнакомом городе. Бормоча себе под нос по-персидски, брел русский человек по улицам индийского города Дели, покуда не натолкнулся на другого человека, который, услыхав его персидский говор, спросил, откуда он. Человек, остановивший Ефремова на улице, оказался армянином, жившим в Дели постоянно и занимавшимся торговлей. Он пригласил странника к себе в дом, накормил и приодел. После того как Филипп и его слуга немного отдохнули, армянин дал им лошадей и письмо к англиканскому священнику - голштинцу по крови, жившему в другом индийском городе. Семь дней добирался до цели Ефремов.

Остановившись по прибытии в караван-сарае, Филипп приказал слуге ждать его, а сам пошел искать священника-голштинца. Тот встретил его радушно, прочитав письмо знакомого ему армянина, попросил рассказать о приключениях, а после, угощая обедом, предупредил, что скорее всего им заинтересуется английский комендант города сэр Мидлтон (то были владения Британской короны). Приветливый хозяин с большим участием отнесся к Ефремову и посоветовал при встрече с комендантом, не вдаваясь особенно в географию, говорить, что он, Филипп, родом из Санкт-Петербурга, города, наверняка коменданту известного. "А коли спросят, - продолжал поучать его священник, - кто вас знать может в Петербурге, называйте имя англиканского священника такого-то, живущего в Ораниенбауме". Голштинец знал, что говорил, - когда Филипп вернулся от него в караван-сарай, его тут же по приказу коменданта взяли под стражу.

Через два дня Ефремова допросили. Он сказал все именно так, как учил священник, и, решив, что кашу маслом не испортишь, присовокупил, что он дворянин, графа Чернышова родственник. Получив на свои вопросы уверенные ответы, правдивость которых проверить не было никакой возможности, комендант поспешил, от греха подальше, сбыть русского с рук долой, пообещал ему посодействовать с отправкой в Англию. Он написал письмо к некоему мистеру Чемберу и направил Филиппа с тем письмом в Калькутту.

До Калькутты Ефремов, сопровождаемый своим негром, ехал сначала посуху в повозке с огромными колесами, а потом плыл в лодке по рекам Ганг и Джамна. Прибыв в Калькутту, он отыскал там мистера Чембера и вручил письмо от коменданта Мидлтона. Но тот, прочитав послание, реагировал на него вяло и несколько дней ничего не предпринимал для того, чтобы отправить русского морем в метрополию. Тогда наученный жизнью Филипп решил дать взятку, а так как денег у него уже давно не было, то он не нашел ничего лучшего, как презентовать мистеру Чемберу своего слугу негра. Сделал он это с такой же непринужденностью, словно дарил неодушевленный предмет. Он, которого и самого так еще недавно продавали, дарили и выменивали, был истинным сыном своего века! Получив подарок, мистер Чембер оживился, вялость его как ветром сдуло, взамен явилась необычайная деловитость, благодаря которой Филипп вскоре был устроен на корабль, плывший в Англию. На этом судне он прошел по Индийскому океану, обогнул Африку и через четыре месяца плавания достиг берегов Ирландии.

Высадившись, проехал в наемной карете по Ирландии, через Корк в Дублин, из Дублина на каботажном судне переправился в Англию, в Ливерпуль, а от Ливерпуля, опять в наемной карете, добрался до Лондона. Здесь Ефремов явился для доклада к русскому министру генералу Смолину. Тот, выслушав его рассказ о странствиях, велел вместе с русским консулом графом Иваном Петровичем Салтыковым отправляться морем в Петербург, где немедля явиться к тайному советнику Безбородко.

Прибыв в Петербург, Ефремов, как и было приказано, явился в канцелярию тайного советника Безбородко и по приказу последнего составил подробнейший отчет о своем пребывании на Востоке, о трудном пути на родину, описал многие места, где до него русскому человеку и бывать-то еще не приходилось. Но не только собственные приключения легли в основу его рапорта, он, как помнил, поведал о животных, растениях и плодах дальних стран, о законах и обычаях, о поведении людей. Рассказал и о тех городах, в которых побывал, манере сражаться и вооружении войск и про то, как дома строят и что едят. Писал и о русских пленниках, многие из которых, попав из полона в гвардию прежнего хана Бухары, были истреблены во время переворота и междоусобной войны в бухарском ханстве. Особое внимание он уделил шелководству - от разведения шелковичных червей до размотки нитей.

Сведения эти, во многом отрывочные и беспорядочные, записывались, видимо, по мере того, как вспоминалось пережитое. Например, из нравов и обычаев Филипп особенно отметил искусство выделки вина у кашмирцев и их склонность к пьянству, весьма удивительную среди восточных народов, особенно мусульман. Рапорт Ефремова изобиловал отступлениями от темы, рисующими верность его, русского унтер-офицера, присяге и христианской вере, несмотря на то, что за долгую службу в войске хана Бухары, правителя магометанской страны, он и достиг, как не без гордости подчеркивал Ефремов, чина, равного званию майора в русской армии.

Все сообщенное бежавшим из долгого плена было ценно уже тем, что об иных местах, где ему довелось побывать, в России имели сведения весьма скудные и малодостоверные либо устаревшие, а о ряде мест, им описанных, вообще ничего не было известно. Особенную ценность представляли его заметки о вояже по Британским владениям в Индии. При весьма ревнивом отношении к этой колонии англичан, видевших в стремлении иностранцев проникнуть туда одно лишь желание покуситься на "самый крупный бриллиант в короне Великобритании", этот невольный рейд можно признать совершенно уникальным.

О необычном путешественнике доложили Екатерине II. Признав его заслуги, Филиппа Ефремова по именному повелению императрицы пожаловали 1 мая 1783 года чином прапорщика и определили на службу в Коллегию иностранных дел "по знании им бухарского, персидского и других азиатских языков". Годы плена и странствий ему зачли как проведенные на службе, а значит, и содержание выплатили, соответствующее чину.

Все это стало счастливым финалом злоключений и девятилетнего "хождения через азиятския земли и моря" русского унтер-офицера.

В. ЯРХО, историк.

Статья подготовлена по материалам рапорта Ефремова, опубликованного в журнале "Русская старина" в июньском номере 1893 года.