Первый женский монастырь Буэнос-Айреса

Сергей ГОРБАТЫХ (Аргентина, Буэнос-Айрес) Первый женский монастырь Буэнос-Айреса


К середине 18 века в Буэнос-Айресе, столице испанской колонии Рио де ла Плата, сложилась очень сложная социальная ситуация. В аристократических, но разорившихся семьях, родители не могли выдать замуж своих не только перезрелых, но даже юных дочерей. Перед ними, из-за отсутствия нужного количества денег, очень остро стояла проблема приданного. Благородные отцы не хотели родниться с людьми, стоящими на социальной лестнице ниже их. Но чтобы отдать замуж дочерей за мужчин из дворянских семей, нужны были деньги.

В 1745 году Орден доминиканцев основывает в Буэнос-Айресе женский монастырь Санта Каталина де Сиена. Он предназначался для женщин из дворянского и торгового сословия, которые хотели посвятить свою жизнь служению Господу.

Все женщины, желающие стать монахинями, должны были пройти собеседование с епископом и настоятельницей монастыря. Кроме этого, они должны были предоставить метрику о рождении и сертификат о « чистоте крови». Незаконорожденные, а также потомки мулатов, в монастырь не принимались. Но самым главным условием было внесение довольно крупого денежного взноса кандидаткой в монахини в фонд монастыря. Вместо денег разрешалось отдать монастырю нескольких рабов или участок земли. Для обедневших дворян, наконец-то, появился реальный выход для устройства своих дочерей. Ведь взнос в монастырь был в три раза меньше, чем стоимомть приданного! Но были женщины, которые хотели стать монахинями, соответсвуя почти всем предъявляемым требования. За исключеним одного: они были настолько бедны, что не могли внести и части взноса. Тогда эти кандидатки писали письма вице-королю с ходатайством разрешить им просить подаяние с целью собрать взнос на поступление в монастырь.

Первыми обитательницами нового монастыря стала группа монахинь, которые были переведены в Буэнос-Айрес из города Кордоба, находившегося на севере колонии Рио де Ла Плата.

Женщинам, решившим посвятить свою жизнь служению Господу и поступившим для этого в монастырь Санта Каталина де Сиена, очень коротко подстригали волосы. Это являлось не только символом покорности и скромности, но и выполняло гигиенические функции: ведь монахини имели право мыть голову всего семь раз в год.

В этом монастыре находились две категории монахинь: «белой вуали» и «чёрной вуали». Эти названия прозошли из-за цвета вуали, которой они прикрывали свои лица. Монахини «белой вуали» являлись послушницами, обязанными пройти испытательный срок.

В монастыре Санта Каталина де Сиена все монахини имели должность, которую должны были ревностно исполнять: экономка, привратницы (консьержки), хранительница денег (казначей), заведующая столовой, официантки, медицинские сёстры, кастелянша, бухгалтер, секретарь,огородница. Руководила всей монастырской жизнью приора (настоятельница), которая принимала все очень важные решения после консультации с членами совета матерей ( старшими по стажу монахинями).

Приора выбиралась тайным голосованием один раз в три года монахинями «чёрной вуали», имеющими стаж монастырской жизни не менее двеннадцати лет.Затем, избранная приора лично назначала на должности всех монахинь.

Монахини просыпались каждый день в четыре часа утра от тридцати трёх ударов колокола. Все они собирались в специальном помещении, которое по-русски, чисто условно, можно назвать часовней. Здесь они воздавали Господу свою первую молитву. Несмотря на то, что монастырь Санта Каталина де Сиена примыкал к церкви, имевшей то же самое имя, многие монахини не имели права не только в ней молиться, но и даже заходить в неё. Монастырь и церковь разделялась толстой кованой решёткой.

В 6.зо затворницам предлагался завтрак, который состоял из чашки чая или мате с куском хлеба.

После чего, все они вновь возвращались в часовню, где молились ещё два часа.

Затем каждая монахиня приступала к выполнению своих функциональных обязанностей: огородница шла руководить работой рабов по выращиванию овощей, повар с помощницами зажигала огонь в печи и начинала готовить обед. Монахини «белой вуали» выполняли самую грязную и тяжёлую работу по уборке помещений и стирке белья.

Ответственная за украшение и поддержание чистоты в церкви, проходила туда через узкую боковую дверь в решётке и рукодила там работой рабов.

Экономка и казначей закрывались в келье, где вели подробный учёт потраченных денег на оплату каменщикам, на покупку дров и других расходов.

В другой келье бухгалтер с помощницей занимались сложными рассчётами по умножению монастырского богатства. Ведь все взносы, которые делали монахини при поступлении в монастырь, а также все частные пожертвования, давались в долг ростовщицким конторам или заинтересованным лицам под высокий процент.

Монахини, не имевшие постоянной должности и не получившие никакого задания, собирались в мастерской, где занимались вышиванием под чтение вслух из жизни Святых. Работы, выполненные этими затворницами, очень высоко ценились среди людей высшего общества Буэнос-Айреса. Приора, при каждой возможности, дарила вышивания монахинь высокопоставленным чиновникам городской администрации.

В 11.30 удар колокола извешал, что настало время обеда. Все собирались в столовой, где под чтение религиозных текстов, принимали пищу. На столе всегда в достатке были хлеб, овощи, фрукты, рыба, иногда даже яйца и мясо. Во время обеда разрешалось вдоволь пить воду. Ведь потом, чтобы удалить свою жажду, монахини должны были просить разрешения у самой приоры. За столом категорически запрещалось разговаривать.

С 13 до 14 часов монахини имели один час для отдыха и могли использовать это время по своему усмотрению: посвятить этот час индивидуальной молитве, вышиванию или даже чтению.

В 14 часов все вновь собирались в часовне на молитву, после которой занимались своими функциональными обязанностями.

В 17 часов снова молитва.

В 18.30 – ужин, после чего, все монахини совершали процессию во дворе монастыря во время которой молились, прося у Господа прощения и разрешения закончить день и пойти лечь спать.

В 20 часов – монахини закрывались в своих кельях и отходили ко сну.

Вся жизнь монахинь проходила в полнейшей изоляции от внешнего мира и тишине. Только так они могли добиться духовного контакта с Господом. Монахини должны были хранить абсолютное молчание. Им разрешалось разговаривать в определённое время и в определённых местах только о самых необходимых вещах. Делать это они должны были только тихим голосом и очень кратко.

Всем монахиням было запрешено выходить из монастыря. Любая связь с внешним миром им была запрещена.

Даже привратница принимала почту и различные пожертвования для монастыря через вращающееся окно, называвшимся торно. Таким образом, ни она, не визитанты не видели друг друга. Всё полученное извне, привратница немедленно передавала приоре.

Монахини, иногда, с разрешения приоры могли встречаться со своими родителями и самыми близкими родственниками. Происходило это в помещении, называвшимся локуторио, которое было разделено толстой решёткой. Прежде чем подойти к ней, монахиня должна была покрыть свою вуаль дополнительной накидкой. Кроме этого, решётка задрапировалась тёмным толстым полотном. Монахиня должна была разговаривать с гостями чётким голосом, внятно произнося все слова. Ведь в локуторио находились две другие монахини, обязанностью которых было выслушать всю беседу их компаньонки, а затем точно пересказать её содержание приоре. Только так можно было оградить монахинь «от тлетворного влияния человеческого общества, погрязшего в смертельных грехах».

Один раз в неделю приора собирала монахинь и сообщала им о проступках, которые допустили некоторые из них: одна заговорила в неположенное время, другая недобросовестно выполнила свою работу, третья недостаточно усердно молилась... Виновные должны были здесь же публично каяться в своих грехах. Для этого они падали ниц и просили прощения. Некоторых из них получали от приоры наказание. Самым распространённым из них было питаться в течение нескольких дней только водой и хлебом. Эту еду им разрешалось принимать не за общим столом, а сидя на земле. За тяжёлые проступки монахиня могла быть изгнана из монастыря и отлучена от церкви.

Так женщины, поступившие в монастырь, обрекали себя на полную изоляцию от внешнего мира и, там подчинившись жёстким условиям жизни , с помощью ежедневных долгих молитв пытались достичь духовного самосовершенствования.

С тех пор прошло больше двух столетий. В настоящее время Орден доминиканцев имеет свой женский монастырь в городе Сан Хусто, недалеко от аргентинской столицы. А тот, о котором рассказывалось в этой статье, расположенный на углу улиц Сан Мартин и Вьямонте, обьявлен Национальным историческим памятником и находится под охраной государства.

Здесь можно увидеть часовню, толстую кованую решётку между монастырём и церковью, торно, крытую галерею с дверями, ведушими в кельи. В помещениях бывшего женского монастыря сейчас проводятся различные культурные мероприятия. В бывшей столовой, где раньше принимали пищу затворницы, расположен ресторан традициональной аргентинской кухни. А Церковь Санта Каталина де Сиена по прежнему, каждый день, открывает свои двери для совершения католических служб.

ФОТО

Фото 1: Вид монастырской стены со стороны улицы Сан Мартин.


Фото 2: Вход в церковь Санта Каталина де Сиена.


Фото 3: Монастырский двор.

@темы: разное, история, религия, монастыри, Аргентина

---

Близ сиканской пирамиды найдены следы массового жертвоприношения

Близ сиканской пирамиды найдены следы массового жертвоприношения

29 декабря 2011 года, 12:15 | Текст: Дмитрий Целиков

На севере Перу близ доинкской пирамиды Уака-Лас-Вентанас обнаружены останки людей, которых принесли в жертву.

Находка относится к культуре Сикан. В яме 15 на 15 м лежат останки более сотни тел, похороненных обнажёнными и иногда безголовыми. Почти все — взрослые мужчины, за исключением двоих детей и, вероятно, одной женщины.


Позы скелетов чрезвычайно разнообразны. (Фото A. Bryce.)

Хаген Клаус из Долинного университета штата Юта (США), изучающий место раскопок, отмечает, что, несмотря на столь массовое жертвоприношение, носители культуры Сикан не были воинственным народом. Их империя, охватывавшая современные Эквадор и Перу, основывалась на торговле, а не на завоеваниях. В яме, полагает специалист, лежат тела ритуальных самоубийц, которые пошли на смерть, дабы «новая жизнь могла возникнуть в мире».

Захоронение имеет необычные для культуры Сикан черты, из-за чего трудно определить, что это — ритуальное погребение или жертвоприношение. Руководители раскопок, главный археолог перуанского региона Ламбайеке Хосе Пинилья и директор Национального музея культуры Сикан Карлос Элера, указывают на то, что, в отличие от других сиканских могил, тела лежат беспорядочно. Одних покойников сбрасывали в яму с растопыренными руками и ногами, другим прижимали конечности к туловищу и укладывали в горизонтальном положении, а третьих — в согнутом.

Например, один скелет был найден в пивоварне у восточного края ямы. Тело сложено и помещено лицом вниз в верхней части керамического кувшина высотой 1,3 м. Этот сосуд использовался для приготовления напитка под названием чича — кукурузного пива, которое пили на поминках повсюду в Андах.

Наличие пивоварни на краю ямы заставляет предположить, что сиканы устроили торжества по случаю похорон, причём пиво досталось и мёртвым.

В соседней яме поменьше археологи нашли не менее двадцати отрубленных голов. Связь между черепами и скелетами пока не установлена. Скорее всего, людей убили прямо на месте, но не исключена возможность того, что они умерли до этого, а головы рубили уже покойникам.

По яме разбросаны также керамические головы сиканского божества, которыми обычно украшали чаши для чичи и погребальные сосуды. Кроме того, найдены отломанные керамические головы лам, пум, обезьян, черепах, медведей и людей. «Когда сосуд разбивается непреднамеренно, это хорошо видно по случайному характеру трещин, — говорит г-н Клаус. — То, что мы видим в данном случае, свидетельствует о чрезвычайно осторожном намеренном повреждении».

На основании стилевых особенностей керамических сосудов учёные пришли к выводу, что яма заполнялась в три приёма, с 900 по 1100 год. Дважды там просто хоронили тела, а в третий раз кто-то нарушил первоначальное положение скелетов. Именно после этого появились отдельные ямы с черепами, а также бедренными и плечевыми костями.

Археологи подозревают, что массовое жертвоприношение было частью тщательно продуманного ритуала в честь сиканского правителя, возможно, похороненного под большой ямой. «В самой глубокой точке раскопа обнаружен исключительно плотный, явно рукотворный слой глины, — поясняет г-н Элера. — Она очень похожа на ту глину, которой запечатывались гробницы повелителей сиканов».

Кроме того, как отмечает учёный, в 1960-е годы поступали сообщения от «чёрных археологов», которые занимались раскопками в районе пирамиды поменьше к востоку от Уака-Лас-Вентанас, о том, что на пути к могиле вождя им попадалось множество скелетов.

В этой связи вспомним также, что исследователи во главе с Идзуми Симадой из Университета Южного Иллинойса (США) вскрыли несколько искусных сиканских гробниц. Они набиты драгоценными металлами и экзотическими артефактами. Захоронения сопровождались человеческими жертвами, хотя и не в таких масштабах, как здесь. Быть может, количество убитых соответствовало масштабу власти правителя?..

Подготовлено по материалам National Geographic.

@темы: история, религия, Перу, архиология

---

Крест и свастика. Нацистская Германия и Православная Церковь

Крест и свастика. Нацистская Германия и Православная Церковь

Шкаровский М.В.

2007г. - 512с. - 140х205мм. - тв.обл. - ч/б илл. на вкладке

Эта книга посвящена сложной и малоизученной теме: Русская Православная церковь на оккупированных территориях во время Второй мировой войны. Как свидетельствуют многочисленные архивные документы, ни одна из частей или юрисдикций Русской Церкви не стала сотрудничать с нацистами. Нацистским ведомствам даже не удалось полностью подчинить себе православную епархию на территории Германии. Не произошел также и ожидавшийся руководителями Третьего рейха раскол Русской Православной Церкви.




так эе на эту тему есть фильм

Название: Крест против свастики
Страна: Россия
Год выпуска: 2006
Жанр: Документальный фильм
Режиссер: Виктор Беляков
Сценарий: Виктор Беляков, Сергей Кравец при участии Ивана Лищилина
Продюсер: Наталья Гостюшина
Продолжительность: 0:43:59

@темы: история, религия, вторая мировая война

---

Папа Павел Vi во время войны сотрудничал с нацистами

Папа Павел Vi во время войны сотрудничал с нацистами

15.01.2006 г.
Вполне возможно, что в ближайшее время суд Соединенных Штатов наложит запрет на публикацию показаний бывшего офицера разведки армии США, Уильяма Гоуэна, в федеральном суде Сан-Франциско. Газета «Гаарец» получила копию его показаний. Они связывают кардинала Джованни Батисту Монтини, ставшего впоследствии папой Павлом Vi с кражей собственности еврейских, сербских, русских, украинских и цыганских жертв нацистского геноцида во время Второй мировой войны в Югославии.

Исследователи говорят и пишут о загадочном молчании Папы Пия Xii, который был хозяином Ватикана во время войны. Теперь показания бывшего офицера разведки дополняют картину. После войны Монтини, служивший заместителем госсекретаря в Ватикане, помогал укрывать и отмывать собственность, украденную у жертв нацистов, в том числе и евреев, он также помогал укрывать хорватских военных преступников, среди них главаря движения хорватских усташей, Анте Павелича.

Переправка в безопасное место хорватских военных преступников была частью работы разветвленной сети под названием «крысиные ходы». Высокопоставленные чиновники Ватикана были вовлечены в укрывательство нацистских военных преступников и коллаборационистов от ареста и суда. Сотням военных преступников выдавались документы церкви и Красного креста, что позволяло им находить убежище в надежных домах, а затем бежать из Европы на Ближний Восток и в Латинскую Америку. Среди них были Клаус Барбье (лионский мясник), Адольф Эйхман, доктор Менгеле и Франц Стенгель, начальник лагеря смерти Треблинка.

Сеть Ватикана активно использовали главари усташей – хорватского националистического, католического движения, активно сотрудничавшего с нацистскими оккупантами. «Его преподобие доктор, профессор Крунослав Драганович, по всей видимости, сотрудничал с сетью усташей. Он получил назначение от Ватикана в качестве апостольского посланника в Хорватии, а это означает, что он направлял донесения напрямую монсеньору Джованни Батисте Монтини», - гласит документ, хранящийся в федеральном суде Сан-Франциско.

Лидеры усташей во главе с Павеличем похищали собственность жертв: произведения искусства, драгоценности, серебро и золото. После войны они бежали с награбленными сокровищами и отмывали их с помощью институтов Ватикана. Согласно показаниям Гоуэна, Монтини, ставший первым Папой римским впервые посетившим Израиль в 1964 году, был также замешан в отбеливании награбленного имущества.

В 1999 году в суд Сан-Франциско был подан иск против Банка Ватикана и францисканского ордена, хорватского национально-освободительного движения усташей, Национального банка Швейцарии и других. Иск подали уцелевшие во время войны евреи, украинцы, сербы и цыгане, а также родственники жертв нацистов и другие организации, представляющие 300000 жертв Второй мировой войны в Европе. Истцы требовали компенсации и возвращения награбленного имущества.

Джонатан Леви, адвокат одного из истцов, сказал: «Многие истцы не хотели предавать огласке свои имена после всех этих лет. Многие до сих пор боятся усташей, особенно сербы. В отличие от нацистской партии, партия усташей существует до сих пор, и у нее есть штаб-квартира в Загребе».

Хорватское национальное движение усташей было основано в 1929 году, и имело прочные и глубокие связи с католицизмом. Оно ставило перед собой цель создания независимого хорватского государства и объявило войну монархии в Югославии. Движение было запрещено, а его основатели, Павелич и Густав Перчек (убитый по приказу Павелича), были заочно приговорены к смертной казни. Усташи были замешаны в убийстве югославского короля Александра и министра иностранных дел Франции Луи Барто в Марселе в 1934 году.

После оккупации Югославии нацисты и итальянские фашисты создали независимое государство Хорватия, марионеточное государство немецких нацистов. Павелич был назначен главой этого государства. Он поспешил встретиться с Гитлером и объявил себя поклонником и последователем фюрера. Усташи сражались в рядах нацистов на восточном фронте против СССР и на западном против США. Главари усташей объявили, что они вырежут треть сербского населения Хорватии, треть депортируют, а треть обратят из православия в католичество. Тот, кто откажется сменить веру, будет убит.

Сразу после создания марионеточного правительства, усташи направили вооруженные банды мародеров убивать сербов, евреев и цыган, а также своих политических противников. Католические священники, некоторые из них принадлежали к францисканскому ордену, принимали участие в грабежах и убийствах. Жестокость усташей была так велика, что на них был вынужден пожаловаться даже командующий немецкой армией в Югославии.

Правой рукой Павелича был Андрия Артукович по прозвищу «балканский Гиммлер». Он создал в Хорватии сеть концлагерей, самый известный из них был в Ясеновиче. По различным свидетельствам, в этом лагере было убито 100 тысяч человек, в том числе десятки тысяч евреев (интересно отметить, что многие главари усташей были женаты на еврейках). По всей Хорватии было уничтожено 700 тысяч человек. Партизаны во главе с Иосипом Броз Тито и четниками (сербскими роялистами) боролись против усташей.

(Заметим, что в 1990-е годы роли поменялись, и весь мир защищал хорватских националистов, прямым потомков усташей, а самолеты НАТО бомбили Сербию, единственную югославскую республику, боровшуюся с немецкими нацистами. – прим. пер.)

После войны Павелич и другие усташи бежали в Австрию, а оттуда с помощью британской разведки и их друзей в Ватикане, в Италию. Они прятались в монастырях, принадлежавших Ватикану и даже получали подложные документы. Секретные документы, представленные в суде в Сан-Франциско, показывают, что в конце войны британская разведка взяла Павелича под свое крыло и позволила ему и колонне в 10 грузовиков с награбленным имуществом проследовать в британскую оккупационную зону в Австрии. Англичане хотели использовать его в качестве противовеса югославским коммунистам.

Усташи привезли награбленное добро в Рим и передали его в руки хорватского посла в Ватикане, преподобного Крунослава Драгановича, и его помощников в учреждениях Ватикана. Американская военная разведка выследила Павелича. Но подразделение Гоуэна получило приказ: «Руки прочь от Павелича!»

Это был приказ американского посольства, подчеркивал в своих показаниях Гоуэн. Оказывается Пвелик через Драгановича получал защиту в Ватикане, гласит сверхсекретный документ американской разведки. Из Италии по «крысиным ходам» Павелича доставили в Аргентину, где он служил советников по безопасности у президента Хуана Перрона (Перрон выдал 34000 виз хорватам – усташам и другим подручным нацистов).

В 1957 году на Павелича было совершено покушение. Он был ранен. Считалось, что покушение устроили люди Тито, но могли в него стрелять и четники. Павелич был вынужден бежать из Аргентины к испанскому диктатору Франко. Два года спустя, в 1959 году, он скончался от полученного ранения. Усташи сохранили свою организацию, и до 1980-х годов они выполняли теракты против дипломатов и других югославских объектов заграницей.

Иск, поданный в суд Сан-Франциско, основан на ранних расследованиях и сообщениях американских правительственных агентств, Центра Симона Визенталя и исторических комиссий, которые искали еврейскую собственность в швейцарских банках. Иску предшествовал успешный процесс, выигранный Джонатаном Леви и его коллегами против ЦРУ и американской армии за получение доступа к секретным документам. Защитники – Банк Ватикана и францисканский орден – категорически отрицают предъявляемые им обвинения. Суд пока отклонил их доводы и постановил, что слушания по делу продолжатся. Обвиняемые теперь требуют, чтобы на дальнейшую публикацию показаний Гоуэна был наложен запрет.

После окончания войны Гоуэн служил особым агентом, то есть, офицером американской контрразведки в Риме. В заду его подразделение входило выявление итальянских фашистов и их подручных, включая главарей усташей. По просьбе британской разведки группа Гоэна занималась также наблюдением за членами ЭЦЕЛя и ЛЕХИ. Группа проходила под кодовым названием «Операционный круг».

Одновременно с контрразведкой другие американские отделения разведки, в основном Отдел стратегических служб (ОСС, давший начало ЦРУ) и британская разведка занимались весьма странной деятельностью. Они устанавливали контакты с нацистами и усташами и зачисляли к себе на службу в качестве агентов, коллаборационистов и информаторов, чтобы сформировать из них фронт сопротивления Советскому Союзу на Балканах и в Восточной Европе. «Чтобы найти Павелича, нужно было понять, как работает сеть усташей в Италии и где ее базы», - говорил Гоуэн.

Ключевой фигурой в Понтификальном хорватском колледже был преподобный Драганович. Драганович и его коллеги выдавали бывшим нацистским преступникам фальшивые документы. «Я лично проверял Драгановича, который сказал мне, что обо всем докладывал Монтини», - подчеркнул Гоуэн.

На определенном этапе Монтини узнал, очевидно, от главы ОСС в Риме, Джеймса Анджелтона, поддерживавшего дружеские отношения с Монтини и Ватиканом, что подразделение Гоуэна ведет против него следствие. Монтини пожаловался на Гоуэна его начальству и обвинил его в нарушении неприкосновенности Ватикана, поскольку тот входил в здания церкви, такие как Хорватский колледж, и вел там следственную работу. Монтини хотел, таким образом, закрыть следствие.

В своих показаниях Гоуэн утверждал, что Драганович помогал усташам отмывать награбленные сокровища с помощью Банка Ватикана. Деньги шли на религиозную деятельность и на переправку усташей по «крысиных ходам» за пределы Европы.

Газета "Гаарец", перевод В. Вексельман

@темы: история, религия

---

Православие в Японии

Православие в Японии
Н.М. Векшина

Путь Востока. Культурная, этническая и религиозная идентичность. Материалы VII Молодежной научной конференции по проблемам философии, религии, культуры Востока. Серия “Symposium”. Выпуск 33. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2004. C.59-63

[59]

Первые христиане появились в Японии в начале 40-х годов XVI века. Это были католики — португальцы, испанцы, голландцы. Первым христианским проповедником был иезуит Франциск Ксавье, прибывший в страну Восходящего солнца в 1549 году. Немного позже свою миссионерскую деятельность начали и протестанты. Поначалу новая вера распространялась достаточно успешно. Многие князья переходили в католицизм со своими вассалами и крестьянами. В 1611-1614 гг. появляются антихристианские указы и последующие за ними гонения. В 1639 году исповедание христианства в Японии было окончательно запрещено. Не подчинявшихся этому указу ждала суровая участь: их сжигали, избивали, распинали, заживо закапывали в землю и подвергали другим пыткам. Только в 1873 году был отменен антихристианский закон.

Православие смогло проникнуть на японскую землю только после подписания договора между Россией и Японией в 1855 году. Это более чем на триста лет позже появления там католицизма и протестантства. На средства первого консула И.А. Гошкевича в 1859 году была построена православная церковь Воскресения Христова при Российском консульстве в Хакодате, о. Хоккайдо. Однако ни о каком миссионерстве речи тогда не было. Первый священник Воскресенской церкви прот. Василий Махов проводил службы для уже существующей православной паствы. Истинная миссионерская деятельность в Японии начинается только с приездом о. Николая (Касаткина), который сменил уехавшего по болезни прот. Василия в 1861 году.

Отец Николай (Касаткин) — личность поистине выдающаяся. Он посвятил всю свою жизнь делу проповеди слова Христова среди язычников, исполняя заповедь Божию: «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа…» (Мф. 28, 19). О роли, которую сыграл Касаткин в истории страны Восходящего солнца, говорит тот факт, что в начале двадцатого века двумя самыми известными людьми Японии были император и архиепископ Николай. Последний, благодаря своим непомерным усилиям, познакомил японцев с Россией — ее культурой, нравами, обычаями, литературой.

Иван Дмитриевич Касаткин родился 1 августа 1836 года в селе Береза Бельского уезда Смоленской губернии. Он был сыном диакона. После блестящего окончания Смоленской духовной семинарии в 1856 году юноша поступил на казенный счет в Санкт-Петербургскую духовную академию. По признанию самого святителя Николая, мысль о монашестве не приходила ему в голову до того, как он случайно не увидел в академии объявление, предлагающее юношам отправиться в Японию в сане священников. После

[60]

озарения, нисшедшего на Ивана во время всенощного бдения, он твердо решил ехать в эту неизвестную страну, о чем и сообщил митрополиту. Вскоре он принял постриг с именем Николай и отправился в далекий и трудный путь через всю Сибирь.

В Японию Касаткин прибыл 2 июля 1861 года. Первые годы в чужой стране были чрезвычайно сложными для молодого священника. Японцы очень подозрительно относились ко всем иностранцам, считали их своими захватчиками. Такому негативному взгляду на европейцев во многом способствовала агрессивная миссионерская политика католических и протестантских проповедников. При обращении местного населения в свою веру они исходили из принципа — неважно как, важно сколько. Часты были случаи, когда миссионеры пытались воздействовать на японцев для достижения политических интересов своих стран.

Иначе себя вели православные миссионеры: с самого начала они стремились донести до японцев истинность христианского учения, добиться действительного осознания того, что они принимают, являя собой пример любви, трудолюбия, долготерпения и бескорыстия.

Но в первые годы по прибытии о. Николая в Японию не могло быть речи о проповеди. Молодому человеку пришлось сильно потрудиться, чтобы начать заниматься тем делом, ради которого он собственно и приехал. Прежде всего,нужно было овладеть японским языком. Несколько лет титанических трудов, постоянного чтения японских книг привели, наконец, к тому, что о. Николай блестяще знал японский язык. Сами японцы поражались той легкости, красочности и точности, с какой он строи фразы. Также Касаткин уделял большое внимание изучению японской культуры, литературы, традиций, религии. Он часто посещал буддийские храмы, слушал проповеди буддийских бонз, приглашал их для беседы.

Только на четвертый год о. Николай смог увидеть плоды своего труда, когда ему удалось обратить в православную веру первого японца. Им был буддийский бонза Павел Савабе. К 1868 году Православие приняли 20 японцев. В этом же году о. Николай отправился в Россию просить Священный Синод об открытии в Японии русской православной миссии, на что получил согласие и стал ее начальником. Вскоре у о. Николая появились помощники — это иеромонах Анатолий (Тихай) и причетник миссии Виссарион Сартов. О. Анатолий был оставлен служить в Хакодате, а сам начальник миссии получил возможность переехать в Токио.

В Токио к о. Николаю стало приходить очень много людей, и он никому не отказывал в беседе, несмотря даже на то, что все желающие не помещались в его крохотной комнатке. Число православных японцев все увеличивалось. При этом соблюдалось главное условие о том, что крестить обращенных нужно было не сразу, а лишь убедившись в искренности и твердости принятых ими убеждений.

[61]

О. Николай понимал, что для успешного распространения православия было нужно прежде всего перевести тексты Священного Писания и богослужебных книг на японский язык. Он очень много времени и сил уделял переводу, в этом ему помогал его постоянный сотрудник Павел Накаи. Работа эта была чрезвычайно сложной и кропотливой. Все приходилось начинать с нуля, т.к. переводы католических и протестантских миссионеров, а также китайские переводы, были плохого качества и искажали смысл Писания [1, 46-53].

Несмотря на все трудности, с которыми сталкивалась миссия, положение ее в Японии постепенно укреплялось. Для того чтобы рукополагать японцев в священники, не посылая их в Россию, нужно было иметь своего епископа. Для этого о. Николай снова отправился на родину, где в 1880 году в Санкт-Петербурге был рукоположен в сан епископа Ревельского, викария Рижской епархии.

К началу ХХ века в состав Российской Духовной Миссии входили Воскресенский собор, более известный в Японии как «Николай-до», духовная семинария, ставшая любимым детищем епископа Николая, начальные школы для девочек и мальчиков, большая библиотека, приют и другие учреждения. Также издавались православные журналы, из которых японцы могли узнать больше о России, познакомиться с русской литературой.

Накануне русско-японской войны 1904-1905 гг., особенно во время ее, в Японии усилилась неприязнь к православным христианам. Невзирая на опасность своего положения и многочисленные наветы неприятелей, о. Николай решил остаться в Японии. В это сложное время он направил свою деятельность на занятия переводами и утешение русских военнопленных. В 1906 году за выдающиеся труды владыка был рукоположен в архиепископа Японского.

В 1908 году в помощь о. Николаю в Токио прибыл епископ Сергий (Тихомиров), который впоследствии возглавил миссию. Здоровье владыки ухудшалось, и в возрасте 75 лет 3 февраля 1912 года он скончался. На его похоронах присутствовали высокие особы с русской и японской стороны. Даже император Японии прислал венок на погребение, этой чести удостаивались очень немногие. 10 апреля 1970 года на расширенном заседании Священного Синода РПЦ было принято решение о канонизации архиепископа Японского Николая (Касаткина).

Итак, Японскую Православную Церковь возглавил епископ Сергий. Он всячески стремился продолжать дело своего предшественника. На долю Тихомирова выпало множество испытаний. Первым серьезным ударом была русская революция 1917 года. Пришлось закрыть семинарию, женскую школу, поскольку всякая финансовая помощь из России, в основном благодаря которой существовала миссия, прекратилась. Также закрылись многие приходы, которые не могли самостоятельно себя содержать. В этих

[62]

условиях о. Сергий продолжал оставаться в ведении Московского Патриархата, при этом осознавая дальнейшую необходимость в автономии. В 1921 году он был возведен в сан архиепископа, а в 1930 году в сан митрополита.

В 1939 году в Японии вышел закон, по которому иностранцы не могли возглавлять японские юридические организации. В связи с этим постановлением владыке Сергию пришлось покинуть пост предстоятеля Японской Православной Церкви и передать временное управление организационными и финансовыми делами Арсению Ивасаве. Встал вопрос об избрании епископа из японцев. Главным претендентом на этот пост был священник Иоанн Оно, который в апреле 1941 году Синодом Русской Православной Церкви Заграницей был рукоположен в сан епископа Японского и Токийского с именем Николай. Возглавив церковь, епископ Николай обратился с просьбой к Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Сергию (Страгородскому) о разрешении перейти из юрисдикции РПЦЗ в подчинение РПЦ Московского Патриархата, на что и получил согласие.

Вторая Мировая война принесла новые трудности для православия в Японии. Многие храмы были разрушены, материальных средств катастрофически не хватало, связь с Московским Патриархатом была прервана. 5-6 апреля в Токио был созван Внеочередной Собор Японской Церкви, на котором было принято решение о подчинении японских православных приходов Американской Митрополии РПЦЗ. Руководителем ЯПЦ с 1947 года по 1953 год был епископ Питтсбургский Вениамин (Басалыга). Часть японского духовенства и мирян, не принявшая решения Собора, образовала Истинную Православную Церковь. Ее возглавили Николай (Оно) и протоиерей Антоний (Такаи). Синод РПЦ признал ИПЦ в 1957 году и на ее основе организовал Благочиние РПЦ в Японии.

С вхождением в юрисдикцию Американской Митрополии РПЦЗ у ЯПЦ появилась финансовая поддержка для распространения Православия в Японии. Благодаря деятельности епископа Вениамина и его преемника епископа Иринея (Бекиша) открывались новые школы, православные общества, возобновилась деятельность Токийской духовной семинарии. Последующие главы ЯПЦ епископ Никон (Греве), епископ Амвросий и епископ Владимир (Загоскин) также продолжали их дело. В отличие от ЯПЦ ИПЦ находилась в более бедственном положении. После смерти Благочинного протопресвитера Антония (Такаи), начальником ИПЦ стал архимандрит Николай (Саяма), который после Первого Собора клира и мирян Духовной Миссии в Японии получил сан епископа Токийского и Японского.

Двухгодичные переговоры между РПЦ и Американской Митрополией РПЦЗ привели к восстановлению канонических отношений между ними в 1969 году. В апреле 1970 года Московский Патриархат решил

[63]

даровать ЯПЦ автономию. Все эти события привели в результате к возвращению ЯПЦ в юрисдикцию Московского Патриархата. В период с 1972 года по 1999 год Японскую Автономную Православную Церковь возглавлял Феодосий (Нагасима), архиепископ Токийский, митрополит всей Японии. Главной задачей для ЯАПЦ он считал проведение миссионерской работы для просвещения язычников светом истинного христианства.

Духовная Миссия в Японии была упразднена, вместо нее было создано Патриаршее подворье РПЦ в Японии. Его настоятелем был назначен Николай (Саяма). Основными функциями Подворья являются: 1) информационное посредничество между РПЦ и ЯАПЦ, а также другими Церквами, религиозными общинами, общественными организациями Японии; 2) организация паломничества японских верующих в Россию и 3) сохранение имущества РПЦ в Японии [2, 68-69]. С 1991 года настоятелем Подворья является Николай (Кацюбан).

После кончины митрополита Феодосия в мае 1999 года ЯАПЦ возглавляли епископ Петр (Арихара) и митрополит Даниил (Нусиро) (соответственно 1960-1962, июнь-ноябрь 1962 и 1962-1972 года служения). На данный момент в состав ЯАПЦ входят три епархии: Токийская, епархия Западной Японии с центром в Киото и епархия Восточной Японии с центром в Сендае. Православных христиан в Японии намного меньше католиков и протестантов. Такая ситуация сложилась благодаря тому, что последние обладают большими материальными и людскими ресурсами. Но, несмотря на это, количество православных по сравнению с началом века практически не уменьшилось. Сильное увлечение католицизмом и протестантством можно объяснить тем, что многие японцы стремятся к западному образу жизни. Православные же японцы считают, что православие является самой восточной из христианских конфессий, и в этом видят его преимущество.

Литература

1. См. подробнее Александр Чех. Николай-до. Святитель Николай Японский. Краткое жизнеописание. Выдержки из дневников. СПб., 2001.
2. Суханова Н.А. Цветущая ветка сакуры. История Православной Церкви в Японии. М., 2003.

@темы: япония, религия, православие

---

www.ruthenia.ru/folklore/ermakova2.htm
Сайт: «Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика»
Л. М. ЕРМАКОВА. Культы и верования в раннем периоде японской культуры. // Синто – путь японских богов. В 2 тт. СПб., Гиперион, 2002, т. 1, с. 7-42.
----------------------------------------------
//В сокращении//

1. О синтоизме как термине и понятии

…Прежде чем говорить о древнейшей истории религиозного сознания в Японии и вычленении из этой пестрой и разноречивой картины начатков того, что впоследствии стало принято обозначать словом «синтоизм», мы считаем необходимым пояснить исходные предпосылки наших рассуждений и сделать ряд общих, но принципиальных для нас оговорок.

Синтоизм – явление исторически изменявшееся, многокомпонентное и достаточно сложное для исследования. Общеизвестно, что синтоизм никогда не был, да и теперь не является системным и однородным. А в ХХ веке и сам термин «синтоизм» как понятие вообще оказался довольно изменчивым и неустойчивым, так что в настоящее время он вызывает немало споров, сопровождается разночтениями и противоречивыми толкованиями.

…Для многих представителей нынешнего молодого и среднего поколения японцев, например, само слово «синто» воспринимается не как тип народных верований, и даже не как древняя идеология двора Ямато, а скорее как нечто из области идеологии, относящееся к предвоенному периоду, – один из аспектов националистической пропаганды Японии 1930-1940-х гг., и это слово для многих имеет негативную окраску. Хотя большинство японцев независимо от возраста ходят в синтоистские святилища дзиндзя, – ежегодно в новогоднюю ночь, а в другое время – для приобретения талисманов или чтобы обратиться с сокровенной просьбой к божеству, которому посвящен храм, а также чтобы отметить традиционным обрядом свое бракосочетание, рождение ребенка и многое другое – все же многие из них, вероятно, не согласилось бы с тем, что они – синтоисты, или хотя бы с тем, что их поведение позволяет считать их синтоистами.

То есть это религиозное поведение и связанные с ними верования (чаще всего не выведенные на уровень сознания) определяется носителями как-то иначе. Да и вообще приверженность той или иной системе религиозных верований в современной Японии часто формулируется, осознается и выглядит иначе, чем, например, в христианских странах. Вопрос «како веруеши?», принесенный на острова христианами и ставший актуальным в период Мэйдзи, в принципе, не адекватен японскому религиозному сознанию и решается не так, как на Западе, во всяком случае, не так категорически однозначно (за исключением, разумеется, японских христиан). Наиболее частый средний вариант имеет следующий вид: на уровне самосознания человек считает себя неверующим, на уровне поведения и для внешнего (инокультурного) наблюдателя он, безусловно, являет приверженность синто-буддийским обрядовым традициям и установлениям.

Само же выражение «синто», которое обычно переводится как «путь богов», было заимствовано из Китая во времена раннего японского средневековья. В Японии слово синто, прочитываемое на японский лад ками-но мити, сначала выражало, видимо, совокупность ряда культов, ставших объектом упорядочения и принявших институционный характер в период строительства древнего государства. Эти культы были связаны с анимистическими верованиями, душами предков и пр., этапы их организации в какой-то мере отражали этапы покорения и организации разных земель и племен под властью Ямато; причем вопрос о том, какова эта совокупность культов по ее понятийным границам и мировоззренческому характеру, был впервые поставлен только в средневековье.

…………

…Можно, пожалуй, утверждать, что самое широкое хождение в обществе слово «синтоизм» получило только после реформ Мэйдзи – когда оформление и культивирование синтоизма отчасти было мерой отстаивания местных идеологических форм в период начальной вестернизации Японии – в противовес необычайно возросшему влиянию христианства. После же того, как это слово было скомпрометировано националистическими идеологами 30-40-х гг. XX в., оно стало постепенно вытесняться из повседневного обихода в послевоенной Японии, и в настоящее время нередко заменяется другими. Вместо понятия синтоизма нередко используются слова ками-сама (синтоистское божество), дзиндзя, о-мия (синтоистское святилище) и т. п. Ряд нынешних синтоистских деятелей, желая отмежеваться от идеологических конструктов ХХ века, призывают употреблять в этом смысле старинное труднопереводимое выражение камунагара, заимствованное из письменных памятников древности, титулующее императора и означающее что-то вроде «иметь сущность божества ками». Термин же синто остался в речи людей старшего поколения, кроме того, в рамках священнического корпуса и примыкающей к нему группы религиоведов, а также в сфере академической науки, где, впрочем, ради той же корректности чаще, чем термин синто, употребляется понятие «боги Неба и боги Земли» (дзинги – иероглифический бином, встречающийся в самых ранних памятниках японской письменности и восходящий еще к китайскому «Лунь юй») и служащий, с этой точки зрения, более адекватным обозначением того же синтоизма.

…………

В послевоенные годы в японоведении – и в самой Японии, и на Западе, включая Россию, – сложилась традиционно академическая точка зрения на предмет, некоторый академический mainstream, к которому примыкает большинство исследователей синтоизма. Она состоит в том, что синтоизм – это наиболее ранняя форма из всех существовавших в Японии религий, комплекс древних верований, субстрат, на который впоследствии накладывались заимствованные из Китая религиозные течения, идеи и культы – китайская древняя натурфилософия, магическая практика инь-ян, конфуцианство, буддизм. А все те архаические культы, которые предшествовали складыванию этого субстрата и о которых мы знаем мало или почти ничего не знаем, должны быть отнесены к так называемому «протосинто». По мнению ученых, разделяющих эту точку зрения, следы протосинто и начального этапа становления синто как вероучения можно найти в первых японских письменных памятниках.

Такой подход и в самом деле позволяет рассматривать мир японской древности как довольно стройную систему, состоящую из синтоистской «языческой основы» и наложившихся на нее буддизма, даосизма, конфуцианства и пр., которые, как предполагается, под влиянием синтоизма в свою очередь приобрели особую «японскую» окраску.

……………

Ряд исследователей указывает.., что достаточно трудно указать на такие черты ранних верований, которые нельзя было бы объяснить даосскими культами и мантикой, буддийскими влияниями и т. п. Дополнительную сложность для исследователей создает и то, что четкое разделение храмов на синтоистские и буддийские было произведено всего сто с небольшим лет назад, а долгое время до этого боги ками и будды сущностно не различались.

……………

Еще один немаловажный фактор, свидетельствующий о сложности картины: большинство исследователей выделяет в японской культуре «народные верования» как отдельный слой, который, как они считают, невозможно интерпретировать как «малую традицию», то есть упрощенное воспроизведение «большой традиции» буддизма, даосизма или синтоизма. Таким образом, многие современные теоретики мыслят народные верования отдельно от синтоизма, что еще больше усложняет задачу установления хотя бы примерных мировоззренческих рамок синтоистского набора верований…

В связи со всем этим … ряд исследователей полагает, что невозможно говорить о синто применительно к «археологическому периоду» культуры Японских островов и последующему, начальному периоду складывания японского государства. Синтоизм как определенное религиозное явление, с точки зрения этих исследователей, возник только в раннее средневековье в среде буддийских мыслителей как буддийская же рефлексия по поводу небуддийских культов, разнородных по характеру и происхождению и не имеющих определенных очертаний. До этого, по мнению этих авторов, существовали культы самых разных племен, в том числе издавна живших на Японских островах и перебравшихся с материка – через Корейский полуостров или из Юго-Восточной Азии, среди которых были номады и рисосеятели, рыбаки-мореходы, охотники и пр. … Не принимая полностью эту точку зрения, мы все же считаем необходимым, во-первых, заявить о ее существовании, поскольку ее сторонники относятся к числу достаточно известных и авторитетных иследователей, во-вторых, учет такой крайней точки зрения может послужить в качестве противовеса чрезмерной «синтоизации» древней японской истории некоторыми другими современными исследователями.

Итак, наиболее корректным, вероятно, было бы говорить, что исследование вопроса способно дать нам картину ранних японских культов, обрядов и верований, насколько это позволяют реконструктивные возможности современного состояния науки. На основании этих данных можно построить предположение, что подобные (или, может быть, сходные, но несколько другие) обряды и верования становятся одним из элементов для формирования синтоизма (который содержит также немало даосских, буддийских и конфуцианских составных частей), а также вплетаются в различные заимствованные религиозные течения.

Скажем несколько слов и о самых первых письменных памятниках, связываемых с синтоизмом, поскольку в них рассказывается о происхождении мира, Японии и ее верховной власти от богов, – то есть о созданных в VIII веке мифо-летописных сводах «Кодзики» и «Нихон сёки» и их роли в теоретическом, или теологическом осмыслении синтоизма.

Оба эти свода мифов, легенд и исторических преданий, пожалуй, все же не стали в Японии сакральным центром культуры, не приобрели они также и безусловной авторитетности писаний Конфуция или Лао-цзы. Отдельные мифологические сюжеты «Кодзики» и «Нихон сёки» были, разумеется, задействованы активно и в полной мере – в частности, сюжет о происхождении императорской семьи или культ богини солнца Аматэрасу, предстающей в сводах в виде прародительницы императора-первопредка и т. п. Разумеется, в некотором слое культуры всегда располагался в качестве главного этот генеалогический миф о происхождении правящего рода, однако утверждение императора в качестве живого бога было наиболее значимым, как представляется, в самые ранние и в новейший периоды японской истории...

Вероятно, сильный сакральный центр вроде Библии или Корана и не может быть характерен для японского типа культуры с довольно расплывчатой границей сакрального и профанного, где множество божеств и культов, разнородных по происхождению и функциям, создают принципиальный культурный полицентризм. Этот полицентризм поддержан был и географически - в сущности, Япония весьма разнообразна по климату и ландшафту, притом многочисленные горы и горные гряды с самого начала способствовали созданию в большой мере изолированных друг от друга культурных подгрупп, которые осмыслялись как своеобразные культурные автономии несмотря на возникшую достаточно рано сеть коммуникаций. Затем, в эпоху так называемых «воюющих династий», когда страна была разделена на военные кланы, усиленно оборонявшиеся и закрывавшиеся друг от друга, иногда даже ведшие каждый свой внутренний календарь, существовавший полицентризм приобрел историческое наполнение. И до нынешних дней в Японии сохраняются различия по традиционным типам хозяйственной деятельности и художественных ремесел, фольклорным жанрам, диалектам и говорам, традиционной диете и кухне и даже по общепринятым психологическим характеристикам обитателей той или иной местности. Отсюда, кстати, и естественность формирования так называемового «храмового синтоизма», то есть явной локальности и автономии отдельных культов, несмотря на сознательные и целенаправленные усилия по унификации и объединению, предпринятые в Новое время.

…Приведем цитату из «Сёку нихонги», свидетельствующую, что по крайней мере на рубеже эпох Нара и Хэйан раздельность двух религиозных практик четко осознавалась в культуре. Императрица Сётоку в указе, произнесенном в 756 г. перед проведением ритуала Дайдзёсай, то есть перед главным ритуалом при вступлении на трон, повелела: «Ныне возглашаю: сегодня день, когда с пышным румянцем на лице вкушают пиршество первого урожая. Однако же, нынешний раз от всех отличен, потому что стали мы послушницей Будды и приняли завет Бодхисаттвы. Посему прежде всего мы хотим служить Трем Сокровищам [то есть Будде, Дхарме и сангхе – буддийской общине], затем совершать службы в святилищах богов небесных и святилищах богов земных, затем жалеть и ласкать служащих нам принцев, вельмож, ста управ чиновников и весь народ Поднебесной. Вот так думаем мы править Поднебесной. <...> И еще возглашаю: думают люди, что с богами (ками) соприкасаться можно, только если Трех Сокровищ избегаешь. Однако если посмотреть в сутре, то окажется, что все божества священный закон Будды оберегали и чтили. Посему и те, кто дом покинул (принявшие буддийский обет), и "белые шелка" (миряне) вперемешку служить на празднестве могут – так мы мыслим. И без очищения, словно очищение уже пройдено, великий урожай новый вкушайте. И реченному повелению великому все внимайте - так возглашаю». Из уложения Х века «Энгисики» известны запреты для участников синтоистских обрядов на контакты с буддийским духовенством, участие в буддийских службах; из средневековых записей ритуалов при святилищах Исэ мы знаем, что жрице Аматэрасу было запрещено прямое называние буддийских реалий. Из вышеприведенного фрагмента со всей определенностью видно, что обряды богам Неба и Земли существовали обособленно от буддийских молебнов, и потребовалось специальное разрешение, чтобы снять, хотя бы на время инаугурации, эти различия.

2. Ранние формы культовой деятельности

Помимо ранних памятников, о древнем состоянии религиозных воззрений возможно судить по археологическим данным, а также на основе анализа систем родства и структуры общины.

Японскую древность принято делить на две части – период Дзёмон и период Яёи. Время до этого, так называемый «докерамический период», вряд ли может иметь отношение к нашей теме, тем более, что данных от него осталось чрезвычайно мало. Неолитический период Дзёмон (начавшийся примерно 12.000 лет назад) и оставшаяся от него керамика позволяют сделать некоторые предположения. Обитатели Японских островов периода Дзёмон жили, вероятно, охотой и собирательством, в конце периода, возможно, занимались культивацией полезных растений (клубни таро и пр.). До сих пор в научном мире имеет влияние теория Оригути Синобу, который связал пришедшую в Японию в эпоху Дзёмон технику возделывания таро с верованиями в марэбитогами – «бога-чужака», приходящего из-за моря и приносящего благоденствие и богатые урожаи, а также связанного с ритуалами инициации. Ока Масао при этом указывал на сходство этих верований с обрядами, принятыми по всей Океании, в частности, в Меланезии и Новой Гвинее.

Похоронные обряды Дзёмон включали помещение тела умершего в кувшин в позе плода в утробе; принятое тогда татуирование и удаление зубов – по-видимому, в ходе инициационных ритуалов – напоминают об обычаях Юго-Восточной Азии.

Сама керамика Дзёмон делится на несколько периодов и обнаруживает сходство с самыми разными соседями Японии, что также свидетельствует о разных потоках заселения Островов. Среди этой керамики множество объектов остаются еще неразгаданными. Наиболее описаны глиняные фигурки до:гу, – по-видимому, женские божества рождения и жизненной силы. Среди этих фигурок много также изображений животных. Фольклорист Хотта Ёсио считает, что следы этих культов могут быть обнаружены в ритуалах охотников и лесорубов северо-восточной Японии, где прослеживается культ матери-прародительницы в виде божества горы. Кроме до:гу, до нашего времени дошли еще каменные шесты фаллической формы и керамические сосуды с узорами разного типа, среди которых опознается, например, изображение змеи и морских волн.

Существует несколько гипотез относительно родства современных японцев с людьми периода Дзёмон. Согласно одной из них, из людей Дзёмон образовались две этнические группы – современные японцы и современные айну. Согласно другой, айну и люди Дзёмон, ставшие потом современными японцами, принадлежат к разным потокам, возможно, относящимся к докерамическому периоду, при этом существуют разные точки зрения относительно того, предки айну или прародители японцев оказались на Островах раньше.

Разногласия есть и относительно того, на каком языке разговаривали люди Дзёмон, а также связаны ли генетически протояпонский и протоайну (большинство ученых в настоящее время считает их независимыми друг от друга). Можно считать доказанной связь японского с языками алтайской группы (корейским, тунгусским и т. д.), более или менее признано также, что в японском сохранились следы австронезийского языкового субстрата, откуда следует гипотеза о том, что язык (или языки) населения Островов периода Дзёмон были австронезийского происхождения и были принесены племенами, пришедшими с юга. Ряд возможных сближений (например, сходство узоров на керамике с новогвинейскими или сходство операций с зубами инициируемых с юго-восточноазиатской) также указывает на источник культурных идей. Однако все это также, разумеется, носит гипотетический характер...

Гораздо больше данных имеется в нашем распоряжении относительно периода Яёи, начавшегося примерно за 300 лет до н. э. Хотя некоторые традиции керамики, а также охоты, похоронных обрядов и т. д. остаются в этот период от предыдущего, все же можно сказать, что начало этого периода резко обозначило границу нового культурного периода. Революционным изменением в хозяйственной деятельности стало начало культивации поливного рисосеяния – технология, пришедшая из Юго-Восточной Азии и утвердившаяся прежде всего на Кюсю, а оттуда распространившаяся в южной и западной Японии. На востоке же и северо-востоке, в краях с более холодным климатом, менее приспособленным для выращивания тропических культур, по-видимому, еще долго сохранялась культура Дзёмон. Интересно, что до Хоккайдо культура Яёи так и не добралась. Вторым важнейшим фактором духовно-практической деятельности этого периода стало развитие металлургии.

Видимо, как в доисторический период, так и позже, территория Японии резко делилась культурной границей, проходящей с севера на юг по Хонсю и обозначенной различием диалектов, групп крови, дерматоглифики, социальных структур и т. д. [Исида, 1968]. Вообще говоря, несмотря на кажущуюся точность данных естественных наук, вопрос об этапах освоения островов и этнической структуре переселенцев остается неясным. Одно время предполагалось, что разные результаты химического анализа останков людей Дзёмон и Яёи свидетельствуют о разных этносах. Потом это явление оказалось возможным объяснить изменением диеты. Предполагается также, что наибольшее сходство по формуле крови обнаруживается не между японцами и корейцами, а между японцами Кюсю и обитателями китайской провинции Хунань, юга бассейна Янцзы.

Культура рисосеяния, ставшая основой японской культуры, определила многое в социальной организации, структуре и содержании культовой деятельности. Помимо керамики, от этого периода до нас дошли еще бронзовые мечи и бронзовые колокола до:таку – и то, и другое, по-видимому, имело не столько прикладной, сколько ритуальный характер и силу прежде всего символическую. Назначение этих колоколов остается непонятным – чаще всего их обнаруживают в земле недалеко от сельскохозяйственных угодий. Узоры на них передают образы воды, рыб, лодок, в связи с чем некоторые ученые считают, что их использовали в ритуалах испрашивания дождя. Возможно, что колокола были связаны также с обрядами в среде рыболовов и охотников.

По-видимому, население этого периода было организовано в иерархизованные сельскохозяйственные общины, кое-где имевшие вид небольших королевств. Религиозная практика, по предположению исследователей, приняла к тому времени шаманистский характер, и на горизонтальную космологию эпохи Дзёмон, когда боги и духи приходили из-за горизонта, наложилась вертикальная ось шаманского мира. Поскольку в центре хозяйственной деятельности оказалось рисосеяние, религиозная деятельность также была организована вокруг урожайных обрядов. Судя по данным мифологических сводов, которые были составлены много позже, но, как предполагается, содержат рефлексы и раннего периода, эти обряды сходствуют с сельскохозяйственными праздниками в Юго-Восточной Азии и Индонезии. Вероятно, в конце периода Яёи было возведено святилище Исэ – как ритуальная постройка, воспроизводящая по форме амбар для хранения риса – постройки такого рода изображены также на некоторых колоколах этого периода. Видимо, тогда же оформились и культы богов риса и вообще богов еды. Надо думать, что именно в этот период, в связи с переориентацией на поливное рисосеяние, жертвы богам впервые принимают вид еды. Помещенный среди мифов «Нихон сёки» сюжет об убийстве богини и появлении из частей ее тела разных злаков (так называемая мифологема Хайнувеле), свидетельствует, по мнению японских антропологов, об особой важности мифа о происхождения земледелия, поскольку сюжет этот отнесен к эпохе первоначала, эре богов. Одновременно некоторые указывают на сходство этого сюжета, вообще широко распространенного в разных мифологиях мира, с южно-китайскими легендами, связанными с подсечно-огневым возделыванием проса.

Сведения об этом периоде, хоть и довольно скудные, дошли до нас в виде записей ранних китайских хроник, повествующих о стране Ва, то есть обитаемой тогда части Японских островов. Китайские хронисты II-I вв. до н. э. и начала н. э. свидетельствуют о наличии на островах ранней обрядовой деятельности, и хотя им, вероятно, не вполне можно доверять (так, в одной из поздних хроник сунской истории говорится, что в Японии полным-полно слонов и носорогов), все же они, вероятно, дают представление о некоторых чертах этого периода японской архаики.

В хронике «Вэй-чжи» рассказывается о легендарной правительнице Химико (видимо, жрице шаманистского характера), которая жила в затворничестве и которую никто никогда не видел. Управляла она своим царством с помощью ворожбы, ей прислуживало около тысячи женщин. Был только один мужчина, который ведал ее одеждой и едой, он же передавал ее распоряжения людям. Когда она умерла, была возведена огромная усыпальница, более ста шагов в диаметре. В могилу за ней последовали сто мужчин и сто женщин, ей прислуживавших.

В настоящее время считается, что Химико была чем-то вроде шаманки «Учения пяти доу риса», одной из главных даосских школ (хотя понятие «даосизма» в его строгом смысле, вероятно, не вполне правомерно употреблять относительно этого раннего периода); одним из аргументов в пользу «даосской» гипотезы в связи с Химико служит тот факт, что автор «Вэй-чжи» употребляет иероглифический бином кидо («ворожба») только применительно к Химико и Чжан Лю, главе этого направления.

В «Истории поздней ханьской династии» о народе ва (японцах периода Яёи) говорится: «Если кто-нибудь у них умирает, траур длится более десяти дней, и в это время члены семьи рыдают и жалуются, почти ничего не едят и не пьют. <…> Когда они отправляются в путешествие, то назначают человека, которому нельзя причесываться, умываться, есть мясо и приближаться к женщинам. Его называют хранителем судьбы. Если путешествие оканчивается удачно, его награждают ценным подарком, но если путешественников поражает болезнь или несчастье, они считают, что хранитель судьбы был небрежен, и предают его смерти».

Эти сведения несколько развиваются в последующей истории царства Вэй: «Люди ва, которые любят нырять в воду за рыбой и ракушками, украшали свои тела, чтобы отогнать крупных рыб и водоплавающих птиц. Потом эти украшения стали служить только для красоты. Татуировки на теле делаются разные в разных областях страны, их расположение и размер зависит от ранга человека... Когда человек у них умирает... главные плакальщики рыдают и стонут, а остальные поют, танцуют и пьют хмельное. Когда похороны заканчиваются, все члены семьи идут в воду, чтобы очиститься». Первая из этих хроник охватывает период с 25 по 220 гг. н. э., вторая — с 221 по 265 г.

Около 250 г. н. э. начинается период, непосредственно предшествующий историческому – так называемый период Кофун. Кофун – курганное захоронение знатного человека, в небольшом масштабе такие захоронения появляются уже к концу периода Яёи, но вскоре приобретают монументальный размах. Так, гробница императора Нинтоку конца V века достигает 475 м в длину, окружена тремя рвами. Считается, что внутреннее строение этого насыпного кургана, то есть сама гробница, потребовала 26.000 кубометров камней, вокруг нее было расставлено около 20.000 мелких глиняных скульптур (ханива), изображающих животных, людей, коней, утварь и пр., назначенных сопровождать покойного в его загробной жизни. Увеличение доли военной экипировки и конской упряжи в таких захоронениях дало основания некоторым историкам (например, Эгами Намио) предположить, что в ранний период Кофун предводителями племен были жрецы, осуществлявшие гражданский контроль за сельскохозяйственной и обрядовой жизнью общины, в поздний же период север Кюсю, который, с точки зрения Эгами, был воротами на континент и тогдашним центром японской культуры, оказался завоеван воинственным племенем всадников, переправившихся через море с Корейского полуострова. Лингвист Хаттори Сиро, опираясь на это предположение, выдвинул гипотезу, что ряд племен Кюсю, спасаясь от всадников, бежал на острова Рюкю, где с тех пор утвердился язык Рюкю как вариант языка беглецов того времени. Пришлые же всадники в центральной Японии переняли местный язык. Однако никаких данных, подтверждающих эту теорию, пока отыскать не удалось.

В противовес этой теории историк Кобаяси Юкио предположил, что центром японской культуры периода Кофун был не север Кюсю, а зона на острове Хонсю, современный район Кинки (Кансай) – с центром в нынешнем г. Нара. Исходя из наличия в захоронениях большого количества бронзовых зеркал, а также из того соображения, что строительство гигантских курганов предполагало сильное централизованное государство, он выдвинул предположение, что именно в Кинки сложился культурный центр, где возникла власть верховного вождя, впоследствии развившаяся в императорскую, и откуда распределялись бронзовые зеркала в знак их подчинения центру.

Однако находятся критики и этой теории. В ранний период Кофун, как указывают некоторые исследователи, трудно предположить возникновение столь большого политического объединения, к тому же бронзовые зеркала обнаруживаются и в тех областях, которые просто не могли в то время оказаться под властью вождя, находящегося в Нара, и, наоборот, бывает, что зеркал не находят там, где они, по логике Кобаяси, непременно должны были оказаться.

Обнаруживаемые археологами каменные мечи, зеркала и магатама (иногда керамические), захороненные вместе с покойником, по-видимому, представляют собой прообразы трех знаменитых регалий владыки Японии, заняли большое место в ранних японских письменных текстах, и прежде всего в синтоистских молитвословиях норито.

Относительно истории и типологических сходств этих регалий также имеются разнообразные исследования, Так, ряд авторов считает, что зеркало с пятью колокольчиками – аксессуар фигурок ханива, изображающих шаманок, – по-видимому, восходит к инструментарию тунгусских шаманов в северной Маньчжурии. В зеркале сибирский шаман мог видеть душу умершего, в древней Японии оно тоже использовалось как вместилище божества. Не просто зеркало, а зеркало с колокольчиками встречается у шаманов северо-восточной Азии; нечто похожее привязывается к поясу шамана в Корее.

Ожерелье из яшмы в виде запятых удается проследить лишь в Корее. Ряд исследователей полагает, что бронзовые мечи и копья этого периода не имели практического назначения, а, как и яшмовые ожерелья магатама, были чисто культовыми.

Курганный период нашел отражение и в первых мифолого-летописных памятниках японской культуры, «Кодзики» и «Нихон сёки», где говорится о времени, месте, иногда размерах сооружаемого кургана. Ряд легенд раннего слоя этих памятников отражают и архаический, но стойкий обычай временного захоронения (могари) и связанные с ним мифы, легенды, а также элементы юридической процедуры постепенной передачи власти.

Форма гробниц, обнаруживаемых в курганах, дает основания для гипотез о типах докурганных захоронений.

Одним из форм захоронений до появления на островах культуры насыпных курганов был, вероятно, погребальный обряд, когда тело отправляли в лодке по морским волнам. Так, в одном из сказаний, записанных в «Сумиёси синдайки», говорится, что деревянные и каменные изображения ладьи устанавливались в усыпальнице императора. Возможно, что в начале курганного периода сам саркофаг имел форму ладьи. Известен высеченный на камне рисунок, обнаруженный при раскопках одного кургана на севере Кюсю и изображающий лодку типа гондолы, на корме которой стоит человек с веслом, на носу — нечто вроде двух мачт с парусами, на лодке также сидит птица. В верхней части лодки справа находится круглый диск, напоминающий солнце, слева – диск поменьше, вероятно, лунный, ниже – сидящая жаба. Изображения птицы и жабы вместе с луной и солнцем встречаются и в Китае, и в Корее. Этот магического назначения рисунок, должно быть, представлял путешествие души в обитель мертвых.

Примечательно также то, что, судя по текстам, усыпальница часто называлась «лодкой» (фунэ), а вход в нее – «входом в лодку» (о-фунэири). Во время обрядов изображение лодки часто устанавливалось на специальных двухколесных повозках. Вероятно, с понятием лодки связывалось и архаическое верование в бога-чужака (марэбитогами, эбису), который приплывает на священное действо из-за моря, - об этом веровании (которое приобрело особое значение на островах Рюкю) мы упоминали выше в связи с периодом Яёи. Связь лодки с ранним похоронным обрядом, по мнению исследователей, подтверждается и мифологическим сюжетом о первопаре божественных предков Идзанаги и Идзанами. Например, в мифологическом своде «Нихон секи» говорится: «И вот, соединившись как муж и жена, породили они прежде всего дитя-пиявку Пируко. Посадили [они Пируко] в камышовую ладью и пустили плыть [по воде]». В других версиях: «До трех лет он не был способен стоять на ногах. Потом [они] породили Птичий Каменный Корабль из камфорного древа. И, поместив на этот корабль Пируко, пустили плыть по воле потока (в других версиях – «по воле ветра»)».

Кроме того, мифы, запечатленные в этих памятниках, вкупе с археологическими данными дают материал для предположений о том, откуда прибыли племена – носители разных компонентов сложного культурного мира Японских островов периода архаики.

Было бы неправильным считать, что все ранние культы возникли в зоне древнеяпонской культуры и на Японских островах – в большой мере они были принесены извне – в разное время и из разных частей восточной и Юго-Восточной Азии, Океании и т. д. Здесь можно найти и миф о гигантах-сиблингах, творящих мир из мирового океана, и мифологему умерщвляемого бога, из частей тела которого происходят разные злаки и полезные растения, и сюжет о культурном герое-драконоборце, и схождение верховного правителя с неба. Разные авторы строят разные теории об исторических этапах заселения островов, о типах хозяйственной деятельности пришлых племен и связанных с этими типами видах культовой деятельности. Ряд мифологических сюжетов сближают с полинезийскими, корейскими, маньчжурскими мифами и преданиями южнокитайского племени мяо.

Разные виды ритуальной практики в разных областях страны, видимо, восходили к различным традициям, которые отражали этнокультурные различия племен, разность во времени укоренения их на островах, тяготение к тем или иным видам хозяйственной и ритуально-обрядовой деятельности.

Ока Масао предполагал пять типологических компонентов этнической культуры: 1) племена меланезийского типа, занимавшиеся охотой, – носители горизонтальной космогонии, в которой страна мертвых находилась за морем; 2) аустроазиатский тип с юга Янцзы, – охота, сухой рис. Предполагается, что во главе таких общин стояли шаманки. С этой группой Ока Масао связывает солярный культ Аматэрасу и мотив божеств-сиблингов Идзанаги и Идзанами; 3) выходцы из Северо-Восточной Азии, возможно, тунгусского происхождения, принесшие на острова язык алтайской группы, а также вертикальную космогонию, веру в ками, спускающихся в горы, деревья, столбы, и шаманизм сибирского типа; 4) группа из Юго-Восточной Азии, возможно австронезийского (микронезийского) типа, прибывшая с юга Китая в период Яёи и принесшая рыболовство и культуру поливного риса, связанную с ритуалами урожая и сложной системой инициации; 5) номадическое племя, говорящее на одном из алтайских языков, прибывшее на запад Японии в III-IV вв. Во многих отношениях это сходно с северо-восточноазиатской группой (шаманизм и вертикальная космогония), однако главным божеством здесь выступает не Аматэрасу, а Такамимусуби. Миф об основании Ямато императором Дзимму Ока связывает именно с этой группой.

Мисима Сёэй на основе анализа сводов делит историю становления официальной японской мифологии на три этапа. От культов и магии периода Яёи произошел переход к курганному периоду, когда обряды, связанные с земледельческим циклом, оказались в культуре приоритетными. С укреплением роли правителя Ямато обряды начали отражать и подчинение местных кланов центральному вождю, ставшему священным царем-жрецом. К VI-VIII векам происходит окончательная «политизация» мифо-обрядовой деятельности, когда и составляются первые мифологические своды.

В период Кофун, то есть строительства гигантских курганов, происходит заимствование с материка конфуцианских идей, натурфилософии Инь-Ян, буддизма в китаизированном варианте. Все эти заимствованные идеи и обряды нашли отражение не только в ранних письменных памятниках, но и проникли в культовую практику разных родов и, так сказать, приняли вид народных верований, где передавались в сфере устной традиции и фольклорными способами. Вероятно, впрочем, что ряд натурфилософских шаманистских практик попал на Острова и раньше, – чему примером может послужить легенда о Химико.

3. Божества и духи

Обычно принято считать, что смысловым центром ранних культов было понятие божества ками. В разных работах часто цитируется хрестоматийное определение философа-филолога так называемой Школы национальной науки Мотоори Норинага, написавшего, что «боги-ками – это прежде всего боги Неба-Земли и их души [яп. митама], почитаемые в святилищах, а также человеческие существа, птицы и животные, деревья и растения, моря и горы, имеющие особую силу и закономерно становящиеся объектом поклонения. В понятие ками включаются не только те таинственные существа, что добры и благодетельны, но и злые духи, которые имеют особую природу и достойны почитания». При этом Норинага уточняет, что не только добрые и благородные, но и злокозненные духи, представляющие собой особое явление, тоже входят в понятие ками. То есть все, сколько нибудь заметное, отличающееся от заурядного, а также, в общем-то, и заурядное, будь то источник, цветок, гора, зверь, дождь, очаг, дом, корабль, гребень и т. п. – все может стать ками или дать приют божеству. Отсюда обычно делается вывод об универсальном анимизме японской культуры.

Однако вполне вероятно, что ряд поверий и культов не связаны непосредственно с анимизмом или связаны не только с ним. Материал мифологических сводов «Кодзики» и «Нихон сёки», да и песен «Манъёсю», пожалуй, не дает оснований видеть в древней японской культуре повышенной, по сравнению с другими культурами, роли анимизма, во всяком случае, тотального его господства. Во многих случаях можно предполагать и вторичные, то есть более поздние тенденции к анимизации, тем более что мифы и легенды, записанные в мифологических сводах, являют собой превращенные и обработанные записи, в основе которых лежит не организованный нарратив, а обряды разных племен и родов, магические практики, разнородные фольклорные явления.

Божества и духи в ранней японской культуре были, по-видимому, разнообразны как по характеру, так и по происхождению. Ока Масао усматривал пять типов духов или божеств и явлений, наделенных сверхобыденными качествами: 1) моно, присущее человеку или природным объектам, 2) тама — более общее понятие души, которое приписывалось не только людям и предметам, но и гораздо шире, 3) марэбито — дух предка или же призрак, то и другое является издалека. Последнее понятие связано, по Ока, с горизонтальным космологическим типом праавстронезийских этносов и привело к появлению святилищ, временных мест пребывания пришельцев, 4) ками — понятие божества, которые многие исследователи связывают с понятием ком (шаман), заимствованным из мифологии племен тунгусского типа. Кармен Блейкер, в свою очередь, полагает, что тунгусское слово шаман происходит от санскритского sramana (в пракрите samana) и связано с китайским cha-men – (эти этимологии, что и говорить, любопытные и «красноречивые», все-таки еще требуют лингвистического обоснования). Ками, в сущности, могут представлять собой любой предмет или явление, и поскольку они порождены вертикальной космогонией, то спускаются для временного пребывания в столбы, деревья и пр., в святилищах же не нуждаются, 5) небесные тела и явления — солнце, луна, звезды, ветры, грозы и пр. По Д. Китагава, например, существовало четыре типа ками, он называет их «топонимы, антропонимы, имена вещей и функции». Функционально эти группы могли соответствовать или социальным группам, деревням, кланам, или же ведать здоровьем и благополучием людей.

Существовали и другие виды сверхъестественных существ, о которых можно строить предположения, исходя из имен богов «Кодзики» и «Нихон сёки». Среди повторяющихся частей в окончаниях этих теонимов, похожих на гонорифические титулы, были еще ми (что-то вроде анимистических духов), ти и ицу (духи, наделенные магической силой). Вероятно, ками были на каком-то этапе избраны как наиболее могущественные из духов, присвоены разными кланами для почитания в качестве родовых богов – здесь, по-видимому, возможно усматривать начало так называемого «кланового синто». Происхождение от ками означало легитимацию власти или ее усиление, видимо, поэтому в период активного культурного взаимодействия между племенами с разными типами верований ками заняли особо важное место. Дополнительным фактором, послужило, вероятно, то обстоятельство, что на местах таким религиозным лидером, который получал свою власть путем отождествления с ками, был глава сельскохозяйственной общины.

4. Шаманские и магические практики

Об очертаниях обрядов на Японских островах в начале новой эры можно строить лишь предположения, основываясь на археологических ранних памятниках, а также более поздних этнографических сведениях. Говоря об этих последних, упомянем работы известного японского этнографа Хори Итиро. Этот исследователь называет два основных класса магической деятельности, которые фиксируются на переходе от Нового Времени к новейшему: шаманизм сибирского типа (называемый иногда «арктической истерией», термин Чаплицкой) и полинезийский тип. Первый тип распространен на Хоккайдо и изолированных островах в Океане — Рюкю, Амами, Хатидзёдзима. Этот же тип был усвоен некоторыми поздними религиозными течениями (Оомото, например), а также религией Тэнри. Второй тип, полагает Хори, распространен на северо-востоке Хонсю, жрицы этого типа — синаномико, у которых отсутствуют невротические симптомы перед посвящением и они работают на стереотипной технике. Первый же тип близок и к шаманской практике айнов. Кстати говоря, слово итако (жрица, шаманка) Р. А. Миллер и Ш. Хагэнауэр связывают с рюкюским yuta, якутским udagan (шаман), северо-тунгусским idakon, монгольским idugan.

Ока Масао различает четыре шаманских типа: 1) мико А — девственница, член клана, наследующая это занятие чаще всего от тетки, 2) мико В — жрица мико при святилище, выступающая посредником между божеством (ками) храма и прихожанами. Может наследовать свою функцию, а может быть прямо избранной божеством, 3) итако — профессиональная шаманка-странница. Она прорицает, лечит, осуществляет коммуникацию с божеством ками или душами предков тама, 4) мономоти — мужчина или женщина из определенных родов, одержимые моно (духом) какого-либо животного из ряда: лиса, змея, барсук. По женской линии эта способность передается по наследству.

Различные гадательные практики были чрезвычайно распространенным явлением. Первое письменное упоминание о гаданиях встречается еще во II-III вв. до н. э. в цитированной выше китайской летописи, содержащей «Историю народности ва», где говорится: «Гадают они, разводя огонь под костями, чтобы узнать о грядущем счастье или несчастье». Магические и гадательные практики древней Японии, предшествующие установленной при дворе системой гаданий и ритуалов, отчасти, хотя, видимо, далеко не полностью, отражены в мифологических сводах и, в большей степени, в «Описаниях нравов и земель» (фудоки). В ряде случаев одни и те же приемы или действия могли быть использованы в обеих целях, то есть и для гадания о поведении объекта и для воздействия на объект. Собственно говоря, деятельность такого рода вообще трудно поддается дифференцированию – сами по себе древние классификации мира служили, главным образом, гадательным целям, о чем пишут многие антропологи, в частности, М. Мосс.

Назовем главные из видов магических практик, принятых в древней Японии. Прежде всего, это так называемое укэи – «клятва», «обет». По мнению, например, Цутихаси Ютака, укэи могло представать 1) как вид своего рода откровения, то есть как слова богов, открывающие некую тайну; 2) принесение обета при молитвенном обращении к богам с целью узнать их волю, в позднее средневековье – ворожба с целью принесения вреда, порча; 3) вид гадания, в котором открывается божественная воля, помогающая людям различить (или доказать), с чем именно они имеют дело, – с добрым или дурным, правдой или ложью, правильным или ошибочным, 4) принесение обета с последующим совершением некоторого действия, с тем чтобы боги рассудили, благоприятное оно или нет, 5) предречение двух возможных конкретных событий, реализация одного из них дает возможность судить о том, какова воля богов.

Случаи укэи встречаются и в мифологических сводах, и в описаниях жанра фудоки. Обеты укэи явно имели «юридическую силу». Обряд укэи начинался с того, что сердце надо было сделать «чистым» (т. е. проводится очищение), затем произносилась сама формула укэи, и в ответ боги давали определенный для совершающего укэи знак своего отношения.

Любопытный сюжет укэи приводится в Кодзики и в одной из версий «Нихонсёки»: Ко-но-хана-но сакуяхимэ, став женой Ниниги-но микото, зачала в одну ночь. Ни-ниги не верит ей: «Как это можно за одну ночь зачать человека?» Чтобы доказать свою верность Ниниги, его супруга совершает укэи—строит дом без дверей и оттуда говорит: «если дитя, которого я понесла, не принадлежит небесному богу, пусть я погибну, сгорев, а если это и вправду ребенок от небесного бога, пусть огонь мне не повредит». Затем поджигает дом и рождает троих сыновей. Сам этот обряд, видимо, китайского происхождения.

В «Нихонсёки» встречается так называемое укэикари («охота по обету»), когда приносят обет богам, а затем проводится охота, и по добыче судят о добром или дурном предзнаменовании.

Помимо укэи применялось так называемое котоагэ («поднятие слов», заклятие), то есть обращение к сверхъестественным силам. Это магическая формула, которая произносилась преувеличенно громко и, по-видимому, могла иметь сильное действие, но и вызвать гнев бога-адресата заклинания.

Другой вид гадательных обетов, характерный для древней Японии, – ордалии. Как и в других культурах, в древней Японии были приняты испытательные ритуалы, например, «испытание кипятком» (кугадати), – кстати говоря, в некоторых контекстах этот обряд именуется укэи-ю, «китяток обета», что свидетельствует о близости понятий обета укэи и ордалии кугадати. В «Нихон сёки» о таком испытании рассказывается следующее: «Во времена правителей глубокой древности народ знал, где чье место, имена родов состояли в порядке. С тех пор, как я взял на себя наследные деяния, прошло уже четыре года. <...> Одни, совершив оплошность, теряют свой род. Другие же, напротив, вдруг ни с того, ни с сего притязают на высокое звание». Чтобы разрешить ситуацию и узнать, кто говорит правду, а кто лжет о знатном происхождении своего рода, по совету министров предпринимается испытание кугадати: «на холме поставили котел с кипящей водой, всех привели туда и велели пройти испытание и сказали при этом так – тот, кто говорит правду, останется невредим, а если солжет, то непременно пострадает». Тут же описываются и другие виды испытаний: «А еще – кладут в котел землю и варят. Туда засовывают руку и погружают в грязь. Или же раскаляют топор до цвета пламени и кладут на ладонь».

………

Огромная роль гадания в дальневосточном ареале при самых разных начинаниях – от общегосударственных до частных — заставляет предположить в технике гадания прежде всего фактор влияния соседних, более древних культур, хотя некоторые японские авторы не исключают автохтонных элементов в этой практике – Оригути Синобу, в частности, предполагает самостоятельность становления принятых в имперском ритуале типов гадания, связывая при этом гадания на панцире черепахи с мантической практикой приморских племен, а на лопатке оленя — с деятельностью племен, обитающих в горах. Вообще-то гадатели Урабэ, состоящие в дворцовой управе Дзингикан, ведавшей отправлением культов богов Неба-Земли, принадлежали к Амабэ, племенам побережья полуострова Исэ, на практике же оба типа гадания к концу периода Нара, видимо, уже функционально сблизились.

По меньшей мере одна из областей японской гадательной практики была связана с приемами китайской школы Инь-ян. Японская натурфилософская школа, базирующаяся на учении об инь-ян и пяти элементах, восходит, по-видимому, к правлению императрицы Суйко (592-628), когда в Японию корейским монахом были привезены свитки, содержащие сведения о календаре и «небесных письменах». При императоре Тэмму (673?-686) была учреждена палата Онъёре, в обязанности которой входила гадательная практика, составление календарей, астрономия. Считается, что к середине эпохи Хэйан в японских представлениях о Пути инь-ян особое значение получил магический компонент. В период расцвета тайных мистических учений и разных буддийских школ каждому храму страны был придан специалист по инь-ян. Гадательная практика этого рода быстро распространилась в культуре и вошла в повседневную жизнь, особенно в низших слоях общества.

……………

Как свидетельствуют своды «Кодзики» и «Нихон сёки», гадания нередко имели оборотной стороной магическое воздействие на божеств и духов, то есть в одном действии совмещались и гадание, и магия воздействия. Так, во многих случаях гадания предпринимались в некотором смысле по «инициативе божества», которое насылало на людей вред или несчастье. Здесь речь идет не о каких-либо специально злокозненных богах; от любого бога можно было в любой момент ждать татари – бедствий, зла, и именно поэтому проводились обряды их умилостивления. Боги ками не были носителями этики и морали в христианском смысле слова, – причиняя вред, они, собственно, тем самым подавали людям знак о своем существовании или о своей воле и устанавливали таким образом канал связи с ними (приказав воздвигнуть святилище, назначить определенного человека жрецом, принести такие-то дары и пр.).

Мифологическая история установления таких контактов дана и в «Кодзики», и в «Нихон сёки», например: «"Думалось ли, что в мой век [правления] неожиданно начнутся столь многие бедствия? Уж не в том ли дело, что при моем дворе благие меры не принимаются, и боги Неба, боги Земли винят меня? Может быть, надо узнать о причине бедствий у священной черепахи?" – так рек [государь Суйнин]. Соизволил тогда государь отправиться в Каму-асади-пара, созвал восемь десятков мириад богов и предпринял гадание. И вот некое божество, вселившись в Ямато-тотопи-момосо-бимэ-но микото, рекло такие слова: "Зачем, государь, горюешь ты, что Поднебесная не управляется? Если будешь служить мне ритуалы надлежащим образом, все успокоится само собой". Спрашивает государь: "Что это за бог говорит?" Ему в ответ: "Я – бог, пребывающий на границе страны Ямато, имя мне – Опо-моно-нуси-но ками"». Или: «Весной 9-го года, в день Цутиноэ-но тора 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Киноэ-но нэ, государь увидел во сне человека, [обликом похожего на] бога, который так государя наставил: "Возьми восемь красных щитов и восемь красных копий и соверши ритуалы в честь бога Сумисака-но ками. Еще возьми восемь черных щитов и восемь черных копий и соверши ритуалы в честь бога Опо-сака-но ками", – так рек».

В этом случае, как и в ряде других, гадание оказывается источником возникновения обряда, и главное, что узнается в гадании – это имя божества… В «Кодзики» рассказывается, что Хомутивакэ был не способен говорить, и тогда его отцу-императору во сне было сказано: «если будет построен мне храм, подобный императорской обители, тогда [принц] заговорит». После этого было проведено гадание, и открылось, что причиной помехи (татари) было «сердце великого бога Идзумо». С тех пор ему приносят дары в его святилище. Или: во времена императора Судзин, согласно «Кодзики», начались эпидемии, и много людей умерло. Император горевал и увидел однажды во сне бога Оомононуси-но ооками, который сказал, что «это его сердце [причиной]». Назначается жрец, служащий великому божеству Оомива (другое имя того же бога) у горы Миморо, и в стране воцаряется спокойствие.

Аналогичный сюжет излагается в молитвословии норито, исполняемом во время обряда, посвященного богам ветра в Тацута: «Не год, не два, а множество лет» было неурожайных, и государь повелел ста ведунам узнать, «какого тут бога сердце [причиной]». Но ведунам сердце бога явлено не было. На заклятие же императора боги (тоже во сне) явили свои имена и указали, какие надо поднести жертвы и где воздвигнуть святилища для поклонения.

В тексте «Кодзики» встречается также любопытный текст порчи (тогои): «как эти бамбуковые листья хиреют, как эти бамбуковые листья жухнут — захирей и пожухни. Как эта соль плывет и сохнет — плыви и сохни. Как этот камень тонет — утони и ляг!» Тогои — текст достаточно редкий, поскольку тексты из сферы злокозненной магии были, надо думать, устранены из императорского ритуала и собрания стихов «Манъёсю».

В сводах зафиксированы также фольклорные заговорные формулы, например, заклинание мыши в «Кодзики», которая спасла Оокунинуси, застигнутого на равнине огнем, насланным Сусаноо, сказав: «пусть внутри будет просторно (хора-хора), а вне — узко (субу-субу)». Разновидностью заклинательных текстов можно считать и молитвословия норито, обращенные к богам ками и возглашаемые в рамках придворных ритуалов... Кодекс «Энгисики» был составлен в первой трети Х века, а одним из древнейших прототипов норито считается следующий текст из «Кодзики» – когда бог Оокуни-нуси построил себе «небесную обитель» на побережье Тагиси в стране Идзумо, божество Кусиятама-но ками («Бог восьми – то есть множества – чудесных жемчужин, или же восьми душ»), превратившись в баклана, нырнул на дно моря, принес в клюве глину и сделал из нее восемьдесят небесных сосудов, затем из одних водорослей изготовил «ступку добывания огня» (хикириусу), а из других — «пестик добывания огня» (хикиригинэ) и, высекая огонь, сказал следующее заклинание – благопожелание новому жилищу (ряд слов этого небольшого текста не этимологизируются однозначно, и в нашем приблизительном переводе мы сочетаем разные трактовки): «Огонь, который я добываю, пусть горит, пока пепел с [солнцем] освещенного нового жилища (или гнезда — нихису) предка божественного, Камимусуби, в Высокого Неба Равнине не повиснет на восемь локтей, а под землей — пока корни скал подземные, сгорев, не отвердеют. Рыбаки, что ловят [рыбу], расстелив веревку, в тысячу мер веревку, судака с пастью огромной, хвостом и плавниками, с шумом подтянут и поднимут, и я подам небесную трапезу рыбную на расщепленном бамбуке, [от тяжести] гнущемуся».

Разумеется, и в мифологических сводах, и в более поздних памятниках, не говоря уже об этнографических материалах, можно найти огромное число разных видов гаданий, колдовства, магических приемов и т. д., и здесь мы коснулись только наиболее распространенных и занимающих важное место в ранних памятниках.

Скажем коротко и о принятых в древней Японии табу – тех из них, о которых можно говорить на основании ранних письменных памятников.

Выше уже говорилось о табуировании гор и других территорий, объявляемых священными, табуации по разным мотивам подвергались также ряд слов и действий.

Скажем, в «Нихон сёки» рассказывается, что бог Сусаноо, изгнанный за бесчинства с неба, чтобы укрыться от дождя, сделал себе шапку и плащ из травы и просил приюта у богов. Но они отказали ему, и с тех пор стало запретным входить к кому-нибудь в дом в плаще и шапке из сухой травы, а также держа пучок травы за спиной. «Кто нарушит этот запрет, тому непременно назначают искупительные жертвы. Закон этот идет из самой древней старины». В рамках «Нихон сёки» это обычное для этого памятника повествование с этиологической концовкой, объясняющей происхождение табу.

Еще один интересный пример в «Нихон сёки» связан с прародителем Сусаноо, богом-первопредком Идзанаги, который спустился в мир мертвых за своей женой Идзанами, ушедшей в Страну Мрака, отломил зубец гребня и зажег его как факел. При свете этого факела он увидел, что Идзанами уже мертва и тело ее разложилось, то есть он соприкоснулся со смертью и тем осквернил себя. С тех ор, продолжает повествование «Нихон сёки», существует запрет – люди, живущие в мире, избегают зажигать ночью только один светильник и выбрасывать ночью гребень.

Табуации, связанные со смертью, были, по-видимому, чрезвычайно сильными и сложными в культуре. В «Энгисики», например, говорится: «Если некто входит в дом к кому-то и этот дом считается оскверненным, то этот некто тоже считается оскверненным, и все, кто живет с ним в одном месте. Если же к этому человеку придет третий, то только он будет осквернен, но не его близкие. Если же кто придет к этому третьему, то осквернен не будет». Принцесса-жрица святилищ Исэ должна была совершать очистительные ритуалы, даже если в ее усадьбе умирало домашнее животное (например, собака). Также, согласно «Энгисики», человек, в доме которого по недосмотру погас огонь, не допускался к участию в обрядах в течение семи дней. В «Нихонсёки» описывается, как во втором году Тайка, при императоре Котоку, некто был послан по государственным делам в провинцию. На обратном пути, выполнив миссию, этот человек внезапно скончался прямо на дороге, и жители окрестных семей потребовали от его спутников, чтобы они совершили очищение, более того, востребованы были его друзья, которых тоже принудили пройти обряд, а младший брат покойного должен был потом, покидая место смерти брата, уходить ни разу не оглянувшись и т. п.

Табуирование было составной частью социальных регламентаций. В ранних памятниках наиболее существенные проступки и их табуация отражены прежде всего в связи с Сусаноо – главным нарушителем установлений, поскольку проступки, которые он совершил, входили в число так называемых «Восьми прегрешений небесных, восьми прегрешений земных».

Полный список этих прегрешений находим в молитвословиях норито, где перечислены: разрушение межей, засыпка канав, разрушенье желобов, повторный посев, вбивание кольев, сдирание заживо шкур, сдирание шкур сзади к переду, нечистот оставление – это «небесные прегрешения». «Земные прегрешенья» – резать на живом кожу, резать на мертвом кожу; проказа, опухоль; надругательство над собственной матерью, надругательство над дитятей собственным, надругательство над матерью и ее же дитятей; над дитятей и матерью его же, грех соития с животными, вред от насекомых, беда от божества Такацуками, вред от птиц с высоты, порча на скотину чужую, грех ворожбы.

В сюжете «Кодзики», относящемся к императору Тюаю (Тарасинакацухи-ко), рассказывается о том, как после его смерти проводился ритуал великого изгнания грехов. Там перечислены виды скверны из обоих списков: сдирание шкуры заживо, сдирание задом наперед, разрушение межей, засыпка канав, дефекация, соединение родителя и ребенка, соединение с лошадью, соединение с быком (коровой), соединение с птицами.

@темы: история, япония, религия, синто

---

Архиепископ Николай

может и кажется, что материал не имеет отношение к заявленной тематике дневника, но во время жизни и служения православию в Японии архиепископ Николай прошел через Русско-японскую войну. Тут интересна его позиция и его отношение к пленным русским и своей пастве среди японцев. Человек достойный уважения.

Архимандрит Георгий (Тертышников).
НЕ БЫЛО СТОЛЬ УВАЖАЕМОГО В ЯПОНИИ ЧЕЛОВЕКА, КРОМЕ ИМПЕРАТОРА.

Архиепископ Николай (в миру Иван Дмитриевич Касаткин) родился 1 августа 1836 г. в селе Березе, Вольского уезда Смоленской губернии. Отец его, Дмитрий, был диаконом. Тяжелую жизненную школу пришлось пройти юному Иоанну. Жизнь провинциального духовенства в то время была крайне бедна. Пяти лет мальчик остался сиротой - умерла его мать, Ксения Алексеевна, посеявшая в душе сына первые семена веры в Бога.
Школьные годы отрока Иоанна проходили среди многих лишений - холода и голода. Но эти трудности укрепили его волю. По отзывам людей, знавших его в детстве, он всегда был веселым и жизнерадостным. Имея прекрасные умственные способности, Иоанн Касаткин в 1856 г. блестяще окончил Смоленскую Духовную семинарию и был принят на казенный счет в Петербургскую Духовную академию.
Когда юноша заканчивал четвертый курс, неожиданно определился его дальнейший жизненный путь. Однажды, проходя по академическим комнатам, Иван Дмитриевич увидел на столе лист бумаги с предложением Синода кому-нибудь из оканчивающих Академию занять место настоятеля посольской церкви в Японии и приступить к проповеди Православия в этой стране. На листе уже стояло несколько фамилий его товарищей. Это приглашение, видимо не произвело особого впечатления на юношу, и он спокойно пошел ко всенощной. Но в храме совершилось его призвание. Голос Божий коснулся его души и он вдруг решил, что должен ехать в Японию, и не женатым священником, а монахом. Что-нибудь одно - либо миссия, либо - семья, - твердо решил он [1]. Через тридцать лет после этого дня преосвященный Николай вспоминал, что какое-то неудержимое желание служить Церкви потянуло его тогда в Японию [2].
Решение было принято. Начальство сочувственно отнеслось к намерению студента Иоанна Касаткина. Вскоре (24 июня 1860 г.) Иван Дмитриевич был пострижен в монашество с именем Николая. 29 июня, в день святых первоверховных апостолов Петра и Павла, он был рукоположен в иеродиакона, а 30 июня, в день Собора Двенадцати Апостолов, то есть в престольный праздник академической церкви - в иеромонаха.
Благословляя молодого иеромонаха на предстоящее ему служение, ректор академии, преосвященный Нектарий, сказал, что с крестом подвижника он должен взять посох странника, что вместе с подвигом монашества ему предлежат и труды апостольства[3] . Душа отца Николая жаждала этих подвигов.
Утомительное путешествие в Японию продолжалось почти год, через всю Сибирь в трясучей кибитке. 2 июля 1861 г. молодой миссионер прибыл к месту своего служения в город Хакодате. Скоро он убедился, что сразу невозможно было приступить к проповеди Евангелия, ибо "тогдашние японцы смотрели на иностранцев как на зверей, а на христианство как на зловредную секту, к которой могут принадлежать только отъявленные злодеи и чародеи" [4].
Чем было вызвано такое отношение к христианству? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться к истории. Во-первых, христианство проникло в Японию в XVI в. Первыми проповедниками были католические миссионеры. Их проповедь имела большой успех. В начале XVII в. в Японии было более миллиона христиан-католиков и сотни храмов. Но быстрое распространение христианства было насильственно приостановлено.
В 1614 г. началось гонение. Христиан пытали, убивали и распинали на крестах. Длинные вереницы крестов водружены были вдоль проезжих дорог. Все христианские храмы были разрушены и сожжены, христианские миссионеры изгнаны, христианство объявлено "развращенною сектою", за принадлежность к нему наказывали смертной казнью. К концу XVII в. христианство в Японии официально было ликвидировано. До шестидесятых годов XIX столетия законы, запрещающие принимать христианство, еще были в силе. Официально же они были отменены только в 1873 г.
Вот какова была обстановка к моменту приезда иеромонаха Николая в Японию. Путь, не розами усыпанный, а усеянный терниями открывался перед ним. Сознавая свою "немощь" в принятом бремени апостольского служения, он, конечно, помнил слова Господа, сказанные великому Апостолу языков: "сила Моя совершается в немощи" (2 Кор. 12:9). Отец Николай не падал духом; он чувствовал, что "жатвы" будет "много" в этой неведомой еще стране, но нужна подготовка.
Прежде всего, стеной, отдалявшей его от японцев, было незнание им японского языка, местных нравов и обычаев. Молодой миссионер ревностно принялся за изучение труднейшего языка. В то время не было ни словарей, ни грамматик, ни переводов, все нужно было составлять самому.
Уже на закате своей жизни архиепископ Николай рассказывал: "Приехав в Японию, я, насколько хватало сил, стал изучать здешний язык. Много было потрачено времени и труда, пока я успел присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему в свете, так как он состоит из двух: природного японского и китайского, перемешанных между собою, но отнюдь не слившихся в один"[5].
На освоение японского языка ушло восемь лет. Преосвященный Николай достиг удивительного знания японского языка, как разговорного, так и книжного. Он освоил и английский язык, уже тогда бывший в Японии международным для иностранцев. Одновременно иеромонах Николай изучал историю, литературу, философию и религию Японии. Он проявил такую усидчивость, что его учителя-японцы во время занятий просили отдыха, он же был неутомим. Чтобы не делать перерыва в занятиях, он нанимал двоих и даже троих учителей. Учителя сменялись для отдыха, отдыхом же для ученика была лишь перемена изучаемого предмета.
Изучив язык японцев, отец Николай решил познакомиться с их жизнью. Он ходил по городу, посещал языческие храмы и слушал там буддийских проповедников. Приглашал и к себе буддийских жрецов-бонз и с ними прочитывал трудную для понимания буддийскую литературу.
Первое время все с подозрением смотрели на молодого миссионера, видя в нем агента ненавистных европейцев. На него неоднократно натравляли собак и даже покушались на его жизнь.
Доброта, отзывчивость и кротость иеромонаха Николая постепенно победили все трудности. Японцы почувствовали в нем друга, и он стал желанным гостем во многих домах.
Как истинный пастырь Церкви Христовой, отец Николай возрастил в своей душе ту евангельскую любовь, которая дает власть подходить близко к чуткой душе, покорять ее, навсегда привязывать к себе. "Вначале завоевать любовь, а потом нести слово", - это было руководящим правилом всей деятельности "апостола Японии". Никогда не позволял себе иеромонах Николай оскорблять религиозное чувство японцев, никогда не порицал последователей буддизма, не трогал буддийских бонз, и потому даже среди буддийского духовенства у него были друзья. Архимандрит Сергий (Страгородский), впоследствии Патриарх Московский и всея Руси, в своей книге "На дальнем Востоке" передает любопытный случай, рисующий отношение бонз к православному миссионеру.
Однажды отец Николай зашел в буддийский храм, чтобы послушать проповедников; храм был заполнен народом, сидевшим по-японски, поджав ноги. Бонзы стали усаживать своего гостя, но, на беду, не оказалось ни одного стула. Не долго думая, главный жрец подвел иеромонаха Николая к жертвеннику, снял с него различные украшения и вежливо предложил посетителю сесть на жертвенник, к великому удивлению, почти ужасу растерявшегося миссионера [6]. Этот случай подчеркивает, каким уважением у японцев пользовался отец Николай уже в молодые годы.
Многолетний подвиг изучения Японии и японского языка убедили его в том, что Япония уже созрела к принятию христианства. Он писал: "Чем больше я знакомлюсь со страной, тем больше убеждаюсь, что очень близко то время, когда слово Евангелия громко раздастся там и быстро пронесется из конца в конец империи" [7].
Только через четыре года пребывания в Японии Господь послал отцу Николаю радость увидеть первые реальные плоды его трудов. В 1864 г. он обратил ко Христу первого японца. Это был языческий жрец Савабе. Он приходил к сыну русского консула в Хакодате для преподавания фехтовального искусства. Хмурый, сердитый, он с такой ненавистью смотрел всегда на иеромонаха Николая, встречаясь с ним в доме консула, что отец Николай однажды спросил его: "За что ты на меня так сердишься?" - и получил совершенно определенный ответ: "Вас, иностранцев, нужно всех перебить. Вы пришли сюда выглядывать нашу землю. А ты со своей проповедью больше всех повредишь Японии", - проговорил Савабе, и глаза его сверкали злобой. Не было сомнения, что и сам он, не задумываясь, убил бы стоящего перед ним миссионера. "А ты разве знаком с моим учением?" - спросил иеромонах Николай. Японец смутился. Это был честный и прямой человек, не умевший лгать. "Нет", - сказал он. "А разве справедливо судить, тем более осуждать кого-нибудь, не выслушав его? Разве справедливо хулить то, чего не знаешь? Ты сначала выслушай да узнай, а потом суди. Если мое учение будет худо, тогда и прогоняй нас отсюда. Тогда ты будешь справедлив". Неожиданно последовало согласие со стороны японца. - "Ну, говори!". Отец Николай стал говорить, - и то, что казалось невозможным, невероятным, сделалось действительностью: души закоренелого язычника коснулась благодать Божия, и тот, кто еще час тому назад, как некогда Савл, "дышал угрозами и убийством", теперь оказался плененным Евангельским благовестием [8].
Всей душой уверовав во Христа, Савабе стал проповедовать о Нем и своим друзьям. Вскоре он привел к иеромонаху Николаю врача по имени Сакай. Под влиянием бесед миссионера и Сакай стал христианином. Через год к ним присоединился третий собрат, врач Урано. Отец Николай не спешил крестить своих первых учеников, не желая подвергать их опасности, так как закон 1614 г., угрожавший смертной казнью за принятие христианства, в то время еще не был отменен. Нужно было также, чтобы время укрепило веру в душах новообращенных.
Между тем, Савабе и его друзья, хотя еще и не просвещенные святым крещением, принялись с редким самоотречением за дело проповеди. Они устраивали у себя катехизаторские собрания. К весне 1868 г. насчитывалось до двадцати человек, мужчин и женщин, готовых принять крещение. В это время последовал правительственный указ, подтверждавший прежнее запрещение японцам принимать христианскую веру. Стало известным, что в Нагасаки началось гонение на христиан-католиков. Чтобы сохранить свою юную паству, иеромонах Николай решил разослать своих помощников в дальние области, но перед тем он крестил многих из них. Савабе при крещении был наречен Павлом в честь апостола Павла, Сакай - Иоанном, а Урано - Иаковом. Разойдясь на время по разным областям, они продолжали проповедь о Христе.
Видя, что Православие начало быстро распространяться, отец Николай в 1869 г. оставил свою паству на попечение своих верных помощников: Павла Савабе, Иоанна Сакай и других, а сам отправился в Россию ходатайствовать об открытии в Японии духовной Миссии. Его ходатайство было удовлетворено. 6 апреля 1870 г. Синод открыл в Японии Миссию в составе начальника, трех иеромонахов и причетника. Иеромонах Николай был назначен начальником Миссии с возведением его в сан архимандрита. Были отпущены также средства на содержание Миссии. Возвратившись в марте 1871 г. в Японию, отец Николай был порадован успехами проповеди Павла Савабе и его друзей. Церковь Христова росла, несмотря на то, что проповедь все еще была тайной.
В 1872 г. к архимандриту Николаю прибыл помощник, иеромонах Анатолий, выпускник Киевской Духовной академии. Оставив его в Хакодате, отец Николай сам переехал в столицу Японии - Токио. Пришлось все начинать заново: подыскивать помещение, преодолевать недоверие и вражду населения. Но и здесь, как в Хакодате, бонзы вскоре стали его первыми друзьями. Проповедь в Токио шла успешно. Двенадцать человек было подготовлено ко святому Крещению. Таинство было совершено тайно от всех. Первый камень был положен. Отец Николай радовался и возносил благодарение Господу Богу.
На другой день приходит он к своему знакомому старику-бонзе. Тот протягивает ему японскую тетрадь-рукопись. Архимандрит Николай развернул и ахнул. В ней подробно описывался обряд крещения, только что совершенный им, даже и рисунки приложены были. Испуг невольно отобразился на лице миссионера. Правительство может теперь прекратить проповедь, его могут выслать из столицы. Кто-то выдал. Бонза добродушно посмеивался на испуг отца Николая и успокоил его, сказав, что этот документ был подан в их высший духовный совет, в котором заседало трое главных бонз (в том числе и этот старик - друг архимандрита Николая). Там хотели возбудить дело, но он (старик-бонза) заступился и дело не состоялось. Так доброе отношение к отцу Николаю спасло его и новообращенных японцев от преследования [9].
Только в 1873 г. последовала отмена старых указов против христианства, в Японии стала возможной открытая проповедь веры Христовой. Перед архимандритом Николаем теперь открылось необозримое поле деятельности. Можно было строить церкви, совершать богослужения, устраивать публичные собеседования, образовывать общины и, главное, возвещать во всеуслышание устно и письменно о Христе!
В эти годы апостол Японии писал: "Признаки того, что Богу угодно просвещение Японии светом Евангелия, с каждым днем выясняются все более. Взгляните на этот молодой, кипучий народ. Он ли не достоин быть просвещенным светом Евангелия? С каждым днем ко всем миссионерам, в том числе и к русским, приходят новые люди, жаждущие знать о Христе. С каждым днем число новообращенных растет..."[10].
В 1875 г. отец Николай был несказанно обрадован посвящением его первенца Павла Савабе в священный сан. А через три года среди японцев было уже 6 священников, 27 катехизаторов и 50 катехизаторских помощников. Церковь продолжала увеличиваться. Нужен был свой епископ. Архимандрит Николай возбудил перед Синодом этот вопрос. Видя успехи Миссии в Японии, Святейший Синод нашел нужным назначить туда епископа. И, конечно, кто мог быть лучшим кандидатом, как не сам архимандрит Николай. Его запросили телеграммой, согласен ли он быть епископом. Он ответил: "Если из России не может быть назначен епископ, я согласен"[11].
Второй и последний раз пришлось отцу Николаю совершить путешествие на Родину. 30 марта 1880 г. в Петербурге, в Троицком соборе Александро-Невской Лавры он был возведен в сан епископа. Хиротонию совершил митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Исидор с сонмом архиереев. При вручении жезла митрополит Исидор сказал новому епископу: "До конца жизни тебе служить взятому на себя делу, и не допусти, чтобы другой обладал твоим венцом"[12].
После посвящения епископ Николай пробыл еще некоторое время в России, собирая пожертвования на Миссию, посещая святыни Русской земли. Он со всеми был приветлив, всех очаровывал даже самой наружностью своей, полной достоинства и сознания какой-то независимости, но думал только о том, как бы поскорее вернуться на дорогое дело в Японии. В конце 1880 г. преосвященный Николай благополучно возвратился к своей пастве. Начался новый период в его жизни.
Планы работ святителя всегда были устремлены к будущее. Первым вопросом был вопрос о "делателях жатвы", о религиозном образовании и воспитании будущего духовенства, катехизаторов и женщин-христианок. В 1879 г. при Миссии в Токио были 4 училища: катехизаторское, семинария, женское и причетническое. В катехизаторское училище принимали учеников в возрасте от 18 до 60 лет, с рекомендацией и личным ручательством местных катехизаторов. Семинария была любимым детищем епископа Николая. Сюда принимались лица от 16 до 60 лет. Курс обучения шестигодичный. В программу, кроме истории Нового Завета и других богословских предметов, входили русский и китайский языки, ряд общеобразовательных предметов: алгебра, геометрия, география, китайско-японское письмо, история, психология, история философии. К концу жизни святителя Николая семинария получила права среднего учебного заведения Японии, лучшие ученики после окончания посылались в Россию в Духовные академии: Киевскую и Петербургскую[13].
В 1875 г. было основано в Миссии женское духовное училище, где преподавались Закон Божий, арифметика, японская и всеобщая география, китайский, японский и русский языки, каллиграфия и жития. Святой Николай высоко ценил участие женщин в распространении христианства и в духовном преобразовании семейной жизни… [14].
Почти ежедневно епископ объезжал ту или иную часть своей епархии, проверяя положение дел на месте, церковные порядки, нравственное состояние прихода, говорил поучения. Прием преосвященного Николая начинался богослужением; обычно служил местный священник, а потом сам святитель в епитрахили и омофоре говорил слово, сидя на табурете. Очевидцы рассказывают, что, поучая, он весь горел и зажигал сердца слушателей. Говорил он просто и понятно для самого простого человека - о начальных словах молитвы Господней, о радости, что у нас есть небесный Отец, о молитве за еще непросвещенных христианством братьев.
С трепетной радостью встречали епископа Николая все общины. Его посещения были праздником. "Всех-то он приласкает, всех приголубит, совершит общую молитву, скажет дивную проповедь. Терпеливо выслушает Святитель возражение и какого-нибудь язычника, пришедшего послушать его проповедь. Иногда в таких случаях получается целый диспут, но все это делается спокойно, без шума. Познакомившись с жизнью той или иной христианской общины, владыка посещал дома всех христиан, ободряя, утешая и благословляя их"[15]…
Любовь епископа Николая не ограничивалась кругом его паствы, она простиралась и на язычников. Так, когда в 1891 г. было большое землетрясение в трех провинциях (Тифу, Айчи и Мие), он собирал пожертвования от христиан других провинций, приезжих русских туристов и раздавал их всему пострадавшему населению.
С 1884 по 1891 г. много сил было положено святителем на постройку собора в Токио. На торжестве освящения присутствовало 19 японских священников и более четырех тысяч христиан. Новый храм вполне соответствовал мысли владыки Николая. Сколько здесь света! Какая величественность! Японцы справедливо гордятся этим зданием. Каждый турист, бывающий в Токио, считает своим долгом посетить "храм-Николай".
"Собор, - писал владыка, - будет памятен, будет изучаем, подражаем многими не десятки, а, смело говорю, сотни лет, ибо храм действительно - замечательнейшее здание в столице Японии, здание, о котором слава разнеслась по Европе и Америке еще прежде его окончания и которое, ныне, будучи окончено, по справедливости вызывает внимание, любопытство и удивление всех, кто есть или кто бывает в Токио"[16].
Велики были труды преосвященного Николая по распространению слова Божия и по благоустройству Японской церкви. Но было у него еще одно "главное дело", дело, которое он считал своим личным, начатым им еще в первые годы в Хакодате и продолжавшимся в течение всей его жизни. Этим главным делом был труд по переводу на японский язык Священного Писания и богослужебных книг.
В течение 30-ти последних лет, минута в минуту, в шесть часов вечера входил в его келью его постоянный сотрудник по переводам - Накаи-сан, садился рядом с владыкой на низенький, аршина в полтора в квадрате, табурет, на котором лежала подушка, и начинал писать под диктовку епископа переводы. Работа продолжалась четыре часа… "Хотя бы небо разверзлось, - говорил владыка, - а я не имею права отменить занятий по переводу"[17].
Святитель Николай, первый из русских святых, жил в условиях древнего язычества и современной цивилизации. С каждым годом все успешнее развивалось миссионерское дело в Японии, строились новые храмы, ежегодно присоединялось к Церкви до тысячи человек. Но вот наступило время испытаний - началась русско-японская война. Еще за несколько лет до начала войны японская печать стала распространять ненависть к России. Православных японцев называли предателями, требовали смерти преосвященного Николая.
Война принесла много душевных страданий Владыке. Он горячо любил свою Родину, ее неудачи и поражения жгучей болью отзывались в его сердце. Перед началом войны епископ Николай мог уехать в Россию, но он знал, что в надвигающиеся дни испытаний будет нужен православной Японской Церкви. Владыка, рискуя поплатиться жизнью, остался со своей паствой. Во время войны он был единственным русским человеком в Японии. При общей ненависти к русским и к "русской вере" - Православию, Архипастырь, с присущей ему мудростью, объяснял своим пасомым, что истинный христианин должен быть выше национальных раздоров, что Православие - это вера не греков или русских, а истинная вера, правильно прославляющая Бога, вера не одного народа, а всех людей, жаждущих истинного богообщения.
Будучи сам горячим патриотом, епископ Николай ясно понимал, что такой же патриотизм нужен и для Японии, поэтому он настойчиво требовал от своих последователей, чтобы они были верными сынами Японии. "Истинный христианин, - учил он, - должен быть истинным патриотом"[18]. Православным японцам святитель Николай благословил молиться о даровании победы их императору; сам же он все время войны не участвовал в общественном богослужении, потому что, как русский, не мог молиться о победе Японии над его отечеством…
Во время войны епископ Николай весь погрузился в работу над переводом Священного Писания и богослужебных книг. Профессор, японец М. Кониси, хорошо знавший святого Николая, писал: "Последняя война для преосвященного Николая была большим испытанием, но он сравнительно легко переносил его, ибо стоял выше войны. Наш народ ясно понимал такое его отношение к войне и стал еще больше благоговеть перед ним"[19]…
Поистине полон самоотверженной любви был подвиг святителя Николая в служении русским пленным. Под его руководством православные японцы образовали общество "Духовного утешения военнопленных". Архипастырь специально рукоположил несколько священников и послал их в лагеря военнопленных для совершения там богослужения, устраивал сборы в пользу раненых, снабжал их книгами, иконами, крестиками, сам неоднократно приходил к пленным со словами утешения.
Один из пленных офицеров, познакомившись с епископом Николаем, писал на Родину: "Около 40 лет этот великий по своим убеждениям, твердый мыслью и светлый душой человек трудится на пользу Православия. Хотелось бы, чтобы об этом епископе узнали в русском обществе и оценили его поистине трогательное отношение к нам и заботы о нас"[20].
Окончилась война, со временем все пленные вернулись домой, унеся в своих сердцах светлую память о преосвященном Николае. Многие русские скончались на японской земле. На их братских могилах епископ Николай воздвиг памятники и храмы, собирая для этого пожертвования и в Японии и в России, где снискал особое уважение. Положение его Православной Миссии и Православной Японской Церкви стало незыблемым и общепризнанным. Это всенародное признание заслуг святителя Николая нашло высочайшее выражение в праздновании пятидесятилетнего юбилея его служения в Японии. Чествовала его и Родина - Святейший Синод, возведя епископа Николая в сан архиепископа, многочисленные почитатели его в России и русское посольство в Токио. Поздравили его и японский император, которому Святитель был признателен за проявленную веротерпимость, и губернатор Токио, и японская пресса, и инославные миссии.
Этот юбилей был торжественно отпразднован всей Японской Церковью. Маститый архипастырь согласился отмечать свой юбилей только потому, что знал, - японцы любят многолюдные собрания, и торжество послужит большему распространению веры Христовой в Японии. Юбилейные дни были приурочены к очередному собору Японской Церкви и прошли с большим воодушевлением, превратившись в общецерковное торжество. Много писали в те дни об архипастыре Николае как в Японии, так и в России.
Как же сам он смотрел на свои полувековые труды?
Святитель Николай был исполнен чувства радости, благодарения Богу и сознания своего недостоинства. Из записок епископа Сергия (Тихомирова) можно видеть, с каким истинно христианским смирением воспринимал апостол Японии похвалы словоохотливой печати. Незадолго до своей кончины архиепископ Николай в беседе с епископом Сергием сказал: "Всюду читаешь "Николай. Николай. Николаево дело". Увы, - и в России это говорят. Неправда! Тысячу раз неправда! Божье дело! Божье дело! В России много про меня пишут. Только все, что пишут - идеализация! Издали не видно, - вот и пишут"[21]. Тогда же владыка сказал: "Разве есть какая-нибудь заслуга у сохи, которою крестьянин вспахал поле? Разве может она хвалиться: "глядите-ка, православные, что я наделала!" ...Хорошо вспахано. Разве кто-нибудь скажет: "Хорошо соха вспахала". Все скажут: "Молодец мужичок. Ловко вспахал". Так и здесь... Николай. Сергий. Роль наша не выше сохи. Вот крестьянин попахал, соха износилась. Он ее и бросил. Износился и я. И меня бросят. Новая соха начнет пахать. Так смотрите же, пашите! Честно пашите! Неустанно пашите! Пусть Божье дело растет! А все-таки приятно, что именно тобой Бог пахал. Значит, - и ты не заржавел. Значит, за работой на Божьей ниве и твоя душа несколько очистилась, и за сие будем всегда Бога благодарить"[22].
Несмотря на тяжелую предсмертную болезнь (астма), святитель Николай продолжал трудиться в своем кабинете до последнего дня. Его блаженная кончина последовала на 76-м году (3 февраля 1912 г.). Святитель скончался от паралича сердца и был похоронен в Токио, на кладбище Янака. Десятки тысяч японцев - христиан и язычников - провожали его, а перед гробом несли Смоленскую икону Божией Матери Одигитрии, которую он благоговейно хранил всю жизнь и которая при жизни и кончине была для него благословением Родины [23].
Имя Святителя знает и почитает вся Япония. Даже через 58 лет после его кончины, во время его канонизации, когда верующие хотели перенести его святые мощи с кладбища в собор, им это не разрешили, сказав, что святой Николай принадлежит всему японскому народу, независимо от вероисповедания, и останки его должны остаться на народном кладбище [24].
Святитель Николай твердо верил всю жизнь, что любой труд для Бога увенчается успехом. Труд всей его жизни создал Японскую Церковь. При жизни архиепископа многие считали, что с его смертью прекратится проповедь Православия в Японии и со временем Православие исчезнет.
Господь хранит Православие в языческой стране. Православная Церковь после кончины его перенесла многие трудности. После Второй мировой войны враждебные нецерковные силы отторгли ее от Русской Церкви. Но ныне, по молитвам святителя Николая, усердием Святейшего Патриарха Алексия I и его ближайших помощников Японская Церковь вернулась в лоно Матери-Церкви и от Нее удостоена автономии.
Шли годы. Время не затмило памяти святителя Николая. 10 апреля 1970 г. Русская Православная Церковь причислила архиепископа Николая к лику святых. При канонизации за свою миссионерскую деятельность в Японии он получил наименование равноапостольного - одно из величайших духовных именований.
________________________________________
[1] Архимандрит Сергий . На дальнем Востоке. (Письма японского миссионера). Сергиев Посад, 1897. - С. 95.
[2] Платонов А . Апостол Японии. Очерк жизни архиепископа Японского Николая. Петроград, 1916. - С. 8.
[3] Там же. - С. 9.
[4] Там же. - С. 10-11.
[5] Там же. - С. 19.
[6] Архимандрит Сергий. На дальнем Востоке. - С. 101.
[7] Игумен Марк (Лозинский), профессор . Святой Николай, Архиепископ Японский// Доклады и статьи. Машинопись. Т. 1. Загорск, Лавра, МДА. - С. 200.
[8] Архимандрит Сергий. Указ. соч. - С. 96-97.
[9] Там же. - С. 102.
[10] Платонов А. Указ. соч. - С. 35-36.
[11] Игумен Марк (Лозинский), профессор . Указ. соч. - С. 210.
[12] Платонов А. Указ. соч. - С. 43. [19] Архиепископ Минский и Белорусский Антоний (Мельников). Святой Равноапостольный Архиепископ Японский Николай. - С. 30.
[13] Там же. - С. 32-33.
[14] Там же. - С. 33.
[15] Платонов А. Указ. соч. - С. 56.
[16] Сеодзи, Сергий . О православной Миссии и церкви в Японии // Прибавления к Церковным ведомостям. 1891. Март. № 13. - С. 409.
[17] Платонов А. Указ. соч. - С. 59.
[18] Кониси, профессор университета "Dosisha" (Kиomo). Воспоминания японца об архиепископе Николае // Христианин. Т. 1. 1912. Январь-апрель. - С. 667.
[19] Там же.
[20] Наши пленные в Японии // Прибавления к Церковным ведомостям. 1905. Май. № 21. - С. 878.
[21] Епископ Сергий (Тихомиров). Памяти преосвященного Николая, Архиепископа Японского (к годовщине кончины его 3 февраля 1912 г.) // Христианское чтение. 1913. Ч. 1. - С. 49.
[22] Там же.
[23] Архиепископ Минский и Белорусский Антоний (Мельников). Святой Равноапостольный Архиепископ Японский Николай // Богословские труды. Сб. 14. М., 1975. - С. 61.
[24] Архиепископ Минский и Белорусский Антоний (Мельников). Указ. соч. - С. 47.

@темы: история, япония, религия, православие

---

Происхождение и развитие культа Аматэрасу

Origin and Growth of the Worship of Amaterasu*
Происхождение и развитие культа Аматэрасу

Takeshi MATSUMAE
Tenri University, Tenri City (Japan)
Такэси МАЦУМАЭ
Университет Тэнри, г. Тэнри, Япония

--------------------
* Эта работа первоначально была лекцией, прочитанной автором в весенний семестр 1977 года в Университете Индианы, Блумингтон, штат Индиана, США.
--------------------

I. Различные солнечные божества в Древней Японии

В современном японском фольклоре и народных обычаях мы находим много остатков древнего солнечного вероисповедания. Обычай хлопать в ладоши утреннему солнцу в дни особых празднеств, таких, как Ohimachi 1, жертвования Tento-sama – разных видов цветов, привязанных к верхушке бамбукового шеста, солнечному божеству Tento-sama 8 апреля по лунному календарю, и празднеств огня, таких как Ohitaki, Saito, Sagicho, и Dondo 2 зимой – все это порождение древних солнечных культов. В стародавние времена, до того, как стало всеобщим поклонение Аматэрасу, по имеющимся свидетельствам, в народе были распространены, кроме мифа об Аматэрасу, другие солнечные мифы. В народном предании говорится, что, когда появилось семь солнц, люди тотчас стало очень плохо от большой жары. Чтобы исправить положение, великан Amanojaku подстрелил все солнца, кроме одного, стрелами из лука 3. У этих преданий есть параллели среди мяо, аборигенов Тайваня и в китайской мифологии. По одной из версий, передающей слова народной песни о посадке риса в Sanbai страны Izumo, божество рисовых полей родилось от Отца-Солнца и Матери-Дракона 4. Параллели этого верования можно также обнаружить и в Юго-Восточной Азии. Во многих регионах Японии легенды на те же мотивы рассказывают о названии мест Himaneki Iwa, т. е. Солнце, напоминающее скалу, и Himaneki-dun, т. е. Солнце, напоминающее алтарь. По этим легендам, богатый человек или сильный человек приказал, чтобы его слуги пересадили рис на его поле. Он хотел закончить работу за один день, и заставлял их сделать так. Однако оказалось, что солнце сядет прежде, чем работа будет закончена, и тогда он стал кричать солнцу, чтобы оно повременило с заходом. Солнце возвратилось, и они смогли завершить работу. Но, к сожалению, с небес упал большой огонь и разрушил особняк этого человека. Поныне мы все еще можем видеть руины алтарей, с которых мифический персонаж, как верили, взывал к солнцу, и в Японии есть несколько таких мест 5.

--------------------

1. "Ohimachi" – название празднества, которому члены религиозной общины отводят несколько особых дней года, таких, как 15 января, мая, сентября и ноября. В общем, они празднуют всю ночь, а затем воздают должное утреннему солнцу.

2. Это различные местные названия празднеств огня, проводимых главным образом 15 января.

3. Народная сказка префектуры Окаяма. См. Fudoki Nihon (Tokyo: Heibonsha, 1957), Vol. 11, p. 120.

4. Tsue no Shoroku, Vol. 4 (Tokyo: Heibonsha, 1969), combined and edited by the Office of Bunkacha Bunkazaika, p. 265. Cf. Yanagita Kunio, Minyo Oboegaki (Tokyo: Sogensha, 1940), pp. 330-332.

5. Yanagita Kunio, Imoto no Chikara (Tokyo: Sogensha, 1940), pp. 151-160.

--------------------

В “Кодзики» излагается другой солнечный миф. Однажды дева забеременела от солнечного света и родила красный камень. Ame-no Hiboko, принц Silla, (часть современной Кореи) домогался его, и камень был ему отдан. Он держал его у себя во дворце. Когда камень превратился в красивую девушку Akaruhime, он женился на ней. Позже, однако, он стал плохо обращаться с женой, и она, оставив его, возвратилась в Японию. Она прибыла в регион Осаки, а впоследствии ей стали поклоняться в святилище Himekoso. Когда ее муж, принц Ame-no-Hiboko, прибыл за ней, божество земли Осака не позволил ему высадиться на землю. Таким образом, не в состоянии поймать сбежавшую жену, принц отправился в Tajima, где ему стали поклоняться в святилище Izushi в Tajima 6.

-----------------

6. Kurano Kenji and Takeda Yfikichi (eds.), Kojiki Norito (Tokyo: Iwanami-shoten, 1958), pp. 255-258; Kojiki, trans. by Donald Philippi (Tokyo: University of Tokyo Press, 1918), pp. 291-293.

------------------

Akaruhime, божество святилища Himekoso, называют также Shitateruhime 7. Слово "shitateru" означает "светить вниз". Таким образом, можно предположить, что красный камень символизировал солнце. У этой истории есть параллель в мифе из Koguryo в Корее. Дева забеременела от солнечного света и родила большое яйцо. Яйцо раскололось и родилось дитя. Ребенок стал Zu-Mong, первым королем династии Koguryo 8. Подобные истории о людях, вылупившихся из яиц, были известны в Silla и Kalla (тоже в Корее). История рождения от красного камня, должно быть, была иной формой этого типа. Вышеупомянутая история принца Ame-no Hiboko и Akaruhime была принесена потомками корейцев, которые прибыли в Японию. Согласно одной версии «Nihongi» 9, Hiboko привез из Кореи в Японию семь сокровищ. Среди сокровищ был красный камень и солнечное зеркало, которые, возможно, были символами солнечного божества. Имя Hiboko означает "солнечное копье", то есть "копье как символ солнца". Таким образом, можно предположить, что одно течение японского солнечного культа проистекло из Кореи, вместе со священными солнечными сокровищами, и соединилось с аборигенным японским культом солнца. Солнечному божеству поклонялись во многих регионах Японии.

-----------------

7. See Ban Nobutomo, Jinmu Goho Kusho, VI, in Ban Nobutomo Zensho, Vol. 1 (Tokyo: Kokusho-kankukai, 1907), p. 121.

8. Tae-hung Ha, Tales from the Three Kingdoms, Korean Cultural Series, Vol. X (Seoul: Yonsei University Press, 1970), p. 12.

9. Nihongi: Chronicles of Japan from the Earliest Times to A. D. 697, trans. by W. G. Aston (Tokyo: Tuttle, reprinted 1972), p. 166.

--------------------

Конечно, солнечная богиня Amaterasu – мифический предок императорского рода. Ее также называют Ohirume-machi. Слово "Аматэрасу" – это почетная форма от "amateru", что означает "сиять на небесах". Согласно ранним записям, таким, как Engishiki и Sandai Jitsuroku, с эпохи Heian появилось много святилищ, которые называли святилищами Amateru или святилищами Amateru-mitama, особенно в регионе Kinki. Именно в этих святилищах поклонялись солнцу. На Острове Цусима тоже было святилище Amateru. В средневековье это святилище назвали Teruhi Gongen, т. е. Святилище сияющего божества Солнца. Однако солнечное божество, которому поклонялись там, как полагают, было мужским, и было упомянуто в Kujihongi как Ame-no-himitama, т. е. Небесный дух восходящего солнца 10. Согласно «Nihongi», Ame-no-himitama проявил себя через гадание посредника и в 487 г. н. э. потребовал, чтобы клан Цусимы служил ему 11. Святилища Аматэрасу в Yamato, Yamashiro, Tamba и Settsu также были посвящены мужскому божеству солнца. Многие кланы поклонялись божеству солнца, но не Аматэрасу. Путем исследований в этой области 12 я пришел к выводу, что почти все святилища Amateru и Amateru-mitama были посвящены одному и тому же божеству Amateru Kuniteru Hoakari, что значит Небесам и Земле сияющий огонь. Ему поклонялся как мужскому божеству и клан Owari, известный также как клан Amabe, и ответвления этого клана. Очевидно, что эти кланы произошли от народа ama 13. Клан Owari служил святилищу Atsuta в Нагое. Позже это святилище была признано прибежищем Аматэрасу, потому что там была сохранена одна из трех императорских регалий – Меч Kusanagi. Но это святилище не было изначально святилищем Аматэрасу. Возможно, божеством, которому поклонялись в святилище, был Hoakari. Солнечное божество Hoakari первоначально никак не было связано с императорским родом, но в нескольких версиях классической мифологии Hoakari расценивался или как один из внуков Аматэрасу, или как сын Hononinigi, небесного внука Аматэрасу 14.

---------------------

10. Написан в начале периода Heian. В этом древнем документе menohimitama определен как наследственное божество клана Цусимы.

11. Aston, Nihongi, p. 392. Aston принял это солнечное божество за богиню Аматэрасу. Однако в тексте оригинала упоминается вообще не Великая богиня Аматэрасу, а то солнечное божество, которое выступило с прорицанием и которому служил клан Tsushima. Очевидно, что этим божеством был Ame-no-himitama.

12. See T. Matsumae, Nihonshinwa to Kodai Seikatsu (Tokyo: Yuseida, 1970, Chap. IX. Matsumae, Kodai Densho to Kyzitei Saishi (Tokyo: Hanawashobo, 1974), Chap. VI.

13. Ama или Amabe, как считается, были племенем рыболовов, расовой группой южного происхождения.

14. Aston, pp. 89-92.

---------------------



II. Изначальная форма культа Аматэрасу

Согласно «Nihongi» и «Kogoshui», в этот период Аматэрасу поклонялись в двух святилищах – в Исэ и в Hinokuma. Святилище Hinokuma было первоначально местом культа божества солнца, который имел место среди народа ama в землях п-ова Kii. В таком случае мы можем предполагать, что у этого божества солнца также была связь с морем и судами или лодками, из-за тесной связи Amabe с морем. Изначально Аматэрасу была действительно божеством солнца среди людей ama в Исэ. В этом регионе все еще сохраняется много солнечных ритуалов. В святилище Futami Okitama, на побережье Futamaga-ura, которое известно по тамошним Мужской и Женской скалам, свитые из соломы веревки жертвуются встающему солнцу. На маленьком острове Kamishima около святилища Исэ большое солнечное кольцо сделано из ветвей дикой оливы, и много молодых людей бросают их в воздух с помощью шестов – это часть Новогоднего празднества, которое называют Фестиваль Geta 15.

-------------------

15. Hotta Yoshio and others, Nihon Sairei Fudoki, Vol. I1 (Tokyo: Keiyusha, 1962), p. 243.

--------------------

Другим, мужским божеством солнца, которому поклонялись в регионе Исэ, был Sarutahiko, чудовищное на вид божество с красным лицом и задом и с длинным носом. Sarutahiko играл важную роль в мифе о нисхождении Небесного внука. В «Кодзики» и «Нихонги» это божество изображено находящимся на небесных перекрестках и сияющим, как священное зеркало 16. Его красное лицо символизирует цвет утреннего солнца. В некоторых моментах Sarutahiko напоминает бога обезьян. Слово "saru", фактически, – мартышка, обезьяна. Красное лицо божества и красный зад тоже напоминают нам об обезьяне. В Японии и Азии обезьяны, как часто считается, связаны с солнцем 17. Прежде чем появилась Аматэрасу, представляющаяся как наследственная богиня императорского рода, существовал центр солнечного поклонения в Исэ. Должно быть, там поклонялись нескольким местным божествам солнца. Sarutahiko, одно из них, возможно, был примитивным прототипом Аматэрасу. По версии «Nihongi», Sarutahiko, ярко сияя на Небесном перекрестке, ожидал принца Hononinigi. Он стоял так, что принц и его спутники не могли пройти, и все божества, сопровождавшие Небесного внука, испугались его. Тогда бросить ему вызов приказали Ame-no Uzume, богине клана Sarume. Она согласилась, и, обнажив гениталии, со смехом пошла к Sarutahiko. Тот был очарован и подчинился приказам принца Hononinigi. Эта самая богиня известна тем, что подобным же образом показала себя перед Небесным каменным гротом, чтобы выманить из него Аматэрасу. Ее поведение, возможно, было прототипом непристойного танца kagura, исполняемого девами клана Sarume их божеству солнца Sarutahiko. Когда в более позднее время культ Аматэрасу как императорской богини-прародительницы уже сложился, девы Sarume, должно быть, исполняли тот же танец для Аматэрасу. Этот факт подтверждает теорию о том, что Аматэрасу первоначально было мужским божеством. Современные японские ученые, такие, как д-р Tsuda, 18 д-р Orikuchi 19, Tsukushi Nobuzane 20, проф. Okada 21 и я 22, поддерживают эту теорию. Согласно средневековому дневнику, написанному монахом Tsukai, среди жрецов святилища Исэ передавалась следующая странная легенда: великий бог Аматэрасу каждую ночь посещал верховную жрицу saio или itsuki-no miko и совокуплялся с ней 23. Как-то утром в ее кровати осталось несколько чешуек, какие бывают у змеи или ящерицы. Никто, кроме жрицы, не знал, однако, какой вид принимал этот Аматэрасу при таких посещениях. В древние времена Аматэрасу считали божеством змеи или божеством солнца.

---------------------------

16. Philippi, Kojiki, p. 138; Aston, Nihongi, pp. 77-78.

17. See Matsumae, Nihon Shinwa no Shinkenkya (Tokyo: Ofusha, 1960), pp. 44-46.

18. Tsuda Sokichi, Jindai-shi no Kenkyo (Tokyo: Iwanami-shoten, 1924), pp. 476-502.

19. Orikuchi Shinobu, "Amaterasu Omikami", Orikuchi Shinobu Zensha, Vol. XX (Tokyo: Chuo-koronsha, 1956), pp. 90-101.

20. Tsukushi Nobuzane, Amaterasu no Tanju (Tokyo: Kadokawa-Shoten, 1962).

21. Okada Seishi, Kodai oken no Saishi to Shinwa (Tokyo: Hanawa-shobu, 1970), pp. 359-400.

22. Matsumae, Nihon no Kamigami (Tokyo: Chiio-kuronsha, 1974), pp. 171-182.

23. Tsakai Sankeiki, Zoku Gunsho-ruijo, 70. See Tsukushi, p. 8.

---------------------------------



III. Аматэрасу и saio

Слово saio или 'itsuki-no miko' означает «священная принцесса». В древние времена, при вступлении императора на трон, незамужняя принцесса из императорского рода отбиралась для службы в святилище Исэ. "Великое божество Аматэрасу" – нейтральное имя, женский пол не подразумевающее. Во многих случаях в японском фольклоре жрицы служили своему божеству, как жена должна служить мужу. Например, в святилище Kashima девственная жрица (monoimi) служила Великому божеству Takemikazuchi как жена. В Киото священная дева, называвшаяся areotome, служила божеству грома Wakeikazuchi святилища Kamo тоже как жена. В древние времена священная дева избиралась из клана Kamo гаданием. Однако в начале периода Heian незамужняя принцесса назначалась в качестве areotome при восшествии на трон каждого нового императора. Принцесса areotome также называлась saio или itsuki-no miko, и ее роль была сходна с ролью saio в Исэ. В древней народной религии Японии жрицы или шаманки, как часто полагают, были женами мужского божества. По версии «Nihongi» 24, в то время, когда правил император Sujin 25, принцесса Yamato-totobi, которая обладала даром предсказаний будущего, стала женой божества omononushi. Это божество посещало ее ночью, но никогда не появлялось днем. По другой версии, общепринятой в тот же период, принцесса Nunaki-in-hime была назначена жрицей божества okunidama, божества, покровительствующего Yamato. Но она оказалась слишком слабой, чтобы быть женой этого сильного бога. Она заболела и покинула свой пост.

-----------------

24. Aston, p. 158.

25. Десятый император. Легендарная личность. Его настоящее имя – Mimaki-irihiko. Nihongi сообщает, что он управлял страной с 97 г. до н. э. по 30 г. н. э. Однако многие современные историки утверждают, что эта дата недостоверна и что его фактическое правление приходилось на начало IV в. н. э.

-------------------

В современной шаманистской религии слепые шаманки, именуемые itako, обычно являются женами своего божества. Я полагаю, что отношения между saio и Аматэрасу – такое же самое. В регионе Исэ Аматэрасу иногда называли также Amateru. Это было настоящие имя божества. Я предполагаю, что этот Amateru был мужским божеством солнца, которому поклонялись рыбаки Исэ. Но в более позднее времена, возможно, в V или VI в. н. э., правящий двор Yamato отождествил его с наследственным божеством императорского рода и посылал saio в сопровождении множества священников и чиновниками от таких кланов, как Nakatomi и Imibe. Первая saio служила Amateru или прото-Аматэрасу в качестве супруги. Но несколько поколений спустя ее преемницы прибывали, чтобы служить уже богине Аматэрасу. Неясно, как могло произойти такое изменение. Д-р Orikuchi, однако, предположил, что мужские признаки божества исчезли, а женские признаки постепенно возобладали. Причина, предполагается, в том, что влияние упомянутых жриц на нескольких поколений стало настолько популярным и сильным, что о первоначальной основе этого божества забыли. Кроме того, д-р Orikuchi утверждал, что ohirume, другое название этого божества, было тоже первоначально вторым обозначением saio, и что слово "hirume" означает "жена солнца" 26. В более поздние времена два названия, "Аматэрасу" и "Ohirume", были спутаны и отождествлены одно с другим. И, наконец, божество Amateru стало Великой богиней Аматэрасу, сопровождаемой множеством прислуги. Г-н Tsukushi предположил, что изначальный пол божества был изменен под модель императрицы Jito, сопровождаемой знатью родов Nakatomi и Imibe 27. Это интересная гипотеза. Но я согласился бы скорее с мнением Orikuchi, чем с теорией Tsukushi, ибо все данные настоятельно указывают на то, что изменение пола этого божества произошло в более раннее время. Согласно мифу о Небесном каменном гроте, Аматэрасу, подобно жрице, в своем священном ткацком зале ткала божественные одеяния для неизвестного божества. Затем она провела празднование Niiname 28. В древней Японии был обычай, согласно которому жрицы ткали священные одеяния и жертвовали их божествам, прежде чем начать празднование Niiname. На весенних и осенних празднествах в святилище Исэ такие священные одеяния изготовляли жрицы. Сходный обычай отмечен как часть Daijo-sai или Великого празднества урожая императорского двора. Мотив ткачества богиней Аматэрасу – это отражение древнего обычая, а не влияние императрицы Jito.

-------------------

26. Orikuchi, "Amaterasu Omikami".

27. Жена императора Tenmu. После того, как ее муж умер, она правила с 687 г. н. эры до 696 г. н. э. Что касается ее связи с Аматэрасу, см. Tsukushi, стр. 208-225.

28. Aston, pp. 4041.

--------------------

Что касается происхождения системы saio в святилище Исэ, «Nihongi» сообщает такую легенду. Со времен императора Jinmu Аматэрасу и ее символу – зеркалу Yata – поклонялись внутри императорского дворца. Однако император Sujin, который, как предполагают, правил с 97 г. до н. э. по 30 г. н. э., устрашился ее силы и передал символ в селение под названием Kasanui в Yamato. Следовательно, принцесса Toyosuki-irihime служила божеству там как saio 29. Позже, в V в. н. э., император Суйнин, преемник Судзина, назначил принцессу Yamato-hime на роль “mitsueshiro” или посредницы при Аматэрасу как преемницу Toyosuki. Принцесса Yamato-hime искала достойное место для святилища Аматэрасу, объехав несколько земель с ее священным зеркалом. Наконец, она достигла реки Isuzu, и, после обращения с помощью гадания к Аматэрасу, в V в. н. э. там было учреждено святилище в честь богини 30. Такова история происхождения святилища Исэ, правда, лишь легенда, а не исторический факт. «Nihongi» сообщает о нескольких saio, которых посылали в Исэ в более позднее время. Но самые надежные источники в «Nihongi» – записи с середины VI в. н. э., во время правления императора Keitai. После того, как этот император послал принцессу Sasage, по очереди назначались многие другие saio. Точная дата начала этой системы неизвестна. Однако я думаю, что первую saio послали туда в середине V в. н. э. Согласно проф. Okada, вместилище (mifunashiro), в котором хранится священное зеркало Аматэрасу, напоминает по форме каменные гробы, применявшиеся примерно с середины эпохи Кофун в конце V в. н. э. Следовательно, предполагает он, происхождение этого mifunashiro можно отнести к тому периоду и, кроме того, учреждение святилища Исэ тоже может падать на то же время 31. Согласно «Nihongi», в правление императора Yuryaku в святилище Исэ послали как saio принцессу Takuhata 32. В тот же период в Исэ был сокрушен войсками двора местный владетель Asahiiratsuko, или "Мужская персона утреннего солнца" 33. Asahi-iratsuko, должно быть, был не исторической личностью, а скорее местным богом солнца в названном регионе. Эта легенда отражает исторический факт – завоевание и покорение двором Yamato поклонников местного солнечного божества этой земли. Согласно «Toyoukegu Gishiki-cho», старым записям о ритуалах святилища Исэ, написанным в 805 г. н. э., в правление этого императора впервые стали поклоняться богине пищи Toyouke в святилище Geku в Исэ. Отмечено, что много таких связанных с Исэ инцидентов описано в контексте правления этого императора.

-----------------

29. Ibid., p. 151.

30. Ibid., p. 175.

31. Okada, p. 370.

32. Aston, p. 337, 341.

33. Ibid., p. 365.

-----------------



IV. Подлинное происхождение святилища Исэ

В последние годы найдены самые ранние археологические свидетельства вероисповедания в зоне святилища Аматэрасу в Naiku. Эти остатки могут быть датированы временем середины V в. н. э. Я полагаю, что примерно в этот период придворная знать Yamato обратила внимание на местное божество солнца в Исэ, которому поклонялись рыбаки. Таким образом, они отождествили это божество с предком императорского рода. Затем они послали saio и множество придворных жрецов в эту священную местность, чтобы те служили этому божеству. Постепенно они изменили характер и роль божества, превратив его в национальное божество солнца. Если бы это божество было привезено имперским двором, как гласит легенда, то характер ритуалов и вид всех строений в святилище Исэ, вероятно, были бы такими же, что и при дворе. Однако два культа оказались совершенно разными. История скитаний принцессы Yamato-hime – лишь легенда, объясняющая, почему Аматэрасу поклонялись и обслуживали saio в Исэ. Имя Yamato-hime, видимо, было не именем конкретного человека, а общим названием для многих последующих saio, которых посылали из Yamato. Слово "Yamato-hime "означает принцессу, которая прибыла из Yamato. Saio в течение нескольких поколений служили священному зеркалу Аматэрасу Yata. Я предполагаю, однако, что священное зеркало не было изначальным символом этого божества. Изначальным объектом поклонения был священный столб, называвшийся "shin-no mihashira" и установленный под перекрытием в главном зале этого святилища. В ходе исследования 34 я обнаружил, что ритуалы и празднества этого святилища состояли из двух разных компонентов: изначальные, местные элементы – и более поздние, привнесенные придворной знатью Yamato. В ходе трех главных празднеств, Omonoimi, три жрицы-девы (но ими были не saio) приближались ночью к священному столбу, неся факелы, и жертвовали пищу и саке. Этот ритуал рассматривался как самая существенная часть. Никому не разрешали приближаться к столбу, кроме этих дев. Даже saio и другие высшие жрецы и чиновники, которых присылал двор, не могли участвовать в этом тайном ритуале. Девы omonoimi были местными, из наследственных жреческих семей этого святилища – Watari и Arakita. На следующий после этого ритуала день в переднем дворе святилища Naiku проводились различные общественные церемонии. Тогда saio воздавали почести божеству, жрец Nakatomi произносил молитву, а жрец Imibe устанавливал там большую ветвь дерева sakaki как сигнал к празднеству. Девы двора исполняли танец gosechi. Эти ритуалы проводились там же, перед воротами главного зала, днем. Это – более поздние компоненты, которые были привнесены знатью двора. Некоторые ученые указали, что устройство shodenjo или главного зала напоминала стиль амбара эпохи Yayoi 35.

Итак, я заключаю, что на более примитивной стадии развития народ ama этого региона поклонялся солнечному божеству Amateru, и некоторых дев отбирали в качестве жриц, дабы служить этому божеству. Они жертвовали пищу священному столбу как символу божества по случаю празднеств. Но в более поздний период, примерно с середины эпохи Кофун, знать Yamato обратило внимание на это божество. Она отождествила божество с их предком, послала saio в роли высшей жрицы, и священников из кланов Nakatomi и Imibe, чтобы служить божеству. Они жертвовали здесь свои сокровища и воздвигли здания для хранения этих сокровищ возле святилища. Позже один из складов сокровищ стало главным залом святилища. Первоначальный священный символ, называвшийся shin-no-mihashira, или центральный столб, был заменен новым – зеркалом Yata, одним из сокровищ. Однако обычай назначать местных дев, которые жертвуют пищу столбу, дожил до настоящего времени. В VI или VII в. н. э. пол божества постепенно сменился с мужского на женский в результате сильного влияния последующих поколений saio.

Почему двор Yamato превратил это божество в предка императорского рода? Не было ли какого-то иного солнечного божества, заслуживавшего этой чести? Что было с божеством святилища Hinokuma в Kii? Мой ответ следующий. Придворная знать Yamato находилась под влиянием корейского верования в то, что страной должны править "дети солнца". Эта вера была популярна среди корейского народа в V или VI в. н. э. В древних королевствах Кореи (Koguryo, Silla и Paekche) королевские семьи считались прямыми потомками солнечного божества. Придворная знать Yamato восприняла эту веру, чтобы взять под управление и объединить страну. Таким образом, требовалось наиболее подходящее солнечное божество на роль предка императорского рода. Когда-то годным на такую роль подразумевалось божество святилища Hinokuma. Однако в конце концов как самое подходящее было отобрано божество святилища Исэ. Вероятно, так случилось потому, что Исэ располагалось к востоку Yamato, то есть в направлении восходящего солнца, а также потому, что в этом регионе не было никакой сильной знати, поклонявшейся этому божеству. Если бы сильная знать, такая, как клан Kii в святилище Hinokuma, поклонялись божеству святилища Исэ, то знать Yamato посчитала бы сложным объявить это божество своим единственным предком и отстранить простой люд от культа божества, как они фактически сделали в Исэ.

По одной из версий мифа о Небесном гроте Аматэрасу в «Nihongi», боги приказало, чтобы богиня Ishikoridome сделала священное зеркало для богини Аматэрасу. Это зеркало стало священным символом великого божества святилища Hinokuma в Kii 36. Согласно «Kogoshui», первое зеркало, сделанное этим божеством, не удовлетворило их. Но второе зеркало, сделанное божеством, оказалось намного лучше. Первое зеркало стало символом в святилище Hinokuma, а второе зеркало – в святилище Исэ 37. Эта история показывает то, что имели место несколько изменений, прежде чем солнечная богиня Исэ была учреждена на роль императорского предка. Однако перед введением культа Аматэрасу при дворе, было ли какое-нибудь божество, считавшееся предком или богом-покровителем императорского рода? И если было, то какое? Я предполагаю, что собственно наследственным и покровительствующим божеством императорского рода была не Аматэрасу, а Takamimusubi, один из восьми божеств министерства по делам синто при императорском дворе. Согласно «Engishiki», Takamimusubi почитали и служили ему по случаю Daijo-sai или Великого празднества урожая императорского двора. Этому божеству подносились первые плоды риса на священном поле. В то же время богине Аматэрасу на этом празднестве не поклонялись 38.

---------------

34. Matsumae, Nihon no Kamigami (Tokyo, Chiio-karonsha, 1974), pp. 171-177.

35. Cf. Watanabe Yasutada, Shinto Art: Ise and Izumo Shrine (Tokyo: Heibon-sha, 1974), pp. 104-1 15.

36. Aston, p. 47.

37. Kogoshui, written by Imube Hironari in 808 A. D.; Ida Sueharu, Kogoshui Shinko (Tokyo: Meibunsha, 1940), p. 61.

38. Matsumae, Nihon no Kamigami, pp. 90-137; the same author, Kodai Densho to Kyotei Saishi (Tokyo: Hanawa-shobo, 1974), pp. 37-47.

@темы: Япония, история, религия

---

Религии в древней Японии

Буддизм проник в Японию из Индии через Корею и Китай в 6 веке. Буддийские проповедники сразу оценили все выгоды союза с синтоизмом. Где можно было, старались они использовать синтоистские верования для пропаганды идей буддизма. Существенный отпечаток на психологию японцев наложило и конфуцианство, пришедшее в Японию сначала через Корею - в 4-5 вв. и затем непосредственно из Китая - в 6 веке. Тогда-то китайский язык стал языком образованных японцев, на нем велась официальная переписка, создавалась литература. Если проникновение конфуцианства повлекло за собой распространение китайского языка, то китайский язык, привившийся в высших сферах страны, в значительной степени служил целям пропаганды конфуцианского влияния. Неудивительно, что конфуцианская доктрина обожествления предков, почитания родителей, беспрекословного подчинения низших высшим, подробнейшая регламентация поведения любого члена общества прочно врезалась во все сферы психологии людей. Конфуцианские представления хорошо выражены в следующем изречении: «Отношения между высшим и низшим подобны отношениям между ветром и травой: трава должна склониться, если подует ветер».
Буддизм и конфуцианство стали играть в Японии роль своеобразной идеологической и моральной надстройки.
Однако в системе религиозных доктрин Японии главенствующее место занимала истинно японская религия синто.
Синто - это древняя японская религия. Хотя истоки ее, по общему признанию, неизвестны, ни у кого не вызывает сомнения тот факт, что она возникла и развилась в Японии вне китайского влияния.
Японец обычно не стремиться вникать в суть и происхождение синто, для него это и история, и традиция, и сама жизнь. Синто напоминает древнюю мифологию. Практическая же цель и смысл синтоизма состоит в утверждении самобытности древней истории Японии и божественного происхождения японского народа: согласно синто, считается, что микадо (император) - потомок духов неба, а каждый японец - потомок духов второго разряда - ками. Для японцев ками означает божество предков, героев, духов и т.д. Мир японца населен мириадами ками. Набожный японец думал, что после смерти он станет одним из них.
Синтоизм свободен от религиозной идеи «центральной власти» всевышнего, он учит главным образом культу предков и поклонения природы. В синтоизме нет других заповедей, кроме общежитейских предписаний соблюдать чистоту и придерживаться естественного порядка вещей. У него есть одно общее правило морали: «Поступай согласно законам природы, щадя при этом законы общественные». По синтоистским представлениям, японец обладает инстинктивным пониманием добра и зла, поэтому соблюдение обязанностей в обществе тоже инстинктивно: если бы было не так, то японцы «были бы хуже зверей, которых ведь никто не учит, как надлежит им поступать», Сведения о синтоизме в древних книгах «Кодзики» и «Нихонги» дают достаточное представление об этой религии.

@темы: Япония, история, религия, буддизм, синто